Олег встал и пошел в прихожую, я побежала за
ним.
– Подожди!
Куприн молча начал надевать сапоги, он
согнулся и попытался застегнуть «молнию», но она не поддалась.
– В нее мех попал, – заботливо
сказала я, – давай поправлю.
Олег повернул ко мне красное от натуги лицо.
– Сам знаю! – рявкнул он и со всей
силы рванул замок.
В ту же минуту он оказался у мужа в руке.
– Ой, – воскликнула я, – теперь
надо новую застежку вшивать! Вот неприятность-то!
– Ерунда!
– Но как же! На улице мороз! В чем ты
пойдешь на работу?
– В сапогах!
– Но ты у них «молнию» сломал.
– Она сама испортилась!
– Надо было мне разрешить мех поправить.
– Не занудствуй, – коротко бросил
Олег и пошел к двери в незастегнутых ботинках.
– Эй, ты куда!
– На работу.
– Но сапоги… Они же…
– Плевать.
– Надень осенние ботинки.
– Господи, как ты мне надоела! – в
сердцах воскликнул Олег, выходя на лестницу. – Хуже горькой редьки!
– Кто, я?
– Ты! И еще, – схамил Куприн, –
мне до потери пульса обрыдло видеть Марину Степановну!
С этими словами он захлопнул перед моим носом
дверь, и через секунду я услышала шум отъехавшего лифта.
Несколько минут мне понадобилось для того,
чтобы прийти в себя. Нет, вы слышали?! Ему надоела Марина Степановна! Да я ее
тоже видеть больше не могу! Вопрос в том, кто привел к нам в дом ее и Вована?!
Потом гнев уступил место тревоге. Интересно, что за неприятность стряслась у
Куприна на службе, если он так обозлился на меня? Я давно знаю, когда Куприн начинает
«строить» домашних, у него на работе форсмажор. Впрочем, следует отметить, что
никогда до сих пор Олег не говорил, что я ему надоела! Так что же произошло?
– Ты сегодня дома? – спросила
Томочка, выглядывая в прихожую.
– Да… а в чем дело?
– Будь добра, – попросила она,
доставая с вешалки комбинезон Никитки, – нам, оказывается, сегодня к
доктору, я день перепутала, думала, завтра идти, а заглянула в календарь и
спохватилась.
– Тебе помочь в поликлинике надо?
– Нет, сама управлюсь. Лучше пожарь
печенку, она лежит на кухне, на доске.
Я постаралась не измениться в лице. Вообще
говоря, терпеть не могу готовить, а уж возиться со скользко-мягкой печенью
вообще ненавижу, но не говорить же это Томусе, которая целыми днями скачет у
плиты, вдохновенно варя на всю семью обеды.
– Хорошо, не волнуйся, – бодро
ответила я, – пожарю в лучшем виде.
– Лук не забудь!
– Ладно.
– Сметану возьми свежую.
– Непременно.
– Обваляй кусочки в муке.
– Обязательно.
– Не пересоли.
– Не беспокойся.
– А главное, долго не жарь, если передержать
на плите печенку, она делается твердой, словно подошва!
– Хорошо!!!
– Вилка, ты на меня рассердилась? –
всплеснула руками Томочка. – Извини, я дала тебе кучу указаний.
– Все нормально, – я
улыбнулась, – я умею готовить печень по-строгановски, пальчики оближете.
Когда Тома и Никитка отправились в
поликлинику, я пошла на кухню и уставилась на кроваво-коричневый кусок, лежащий
на доске. Да уж, выглядит омерзительно, даже издали видно, какой он
противно-скользкий. Но делать нечего.
Тут откуда-то сбоку выскочил Лаврик и метнулся
к столику. Вмиг котяра взлетел вверх и попытался на моих глазах нагло вонзить
зубы в печенку. Я возмутилась до глубины души:
– А ну уходи прочь! Ты, между прочим, не
единственная кошка в доме! Но никому, кроме тебя, не взбрело в голову
разбойничать!
Лаврик спрыгнул на пол и сердито произнес:
– Мр!
– Вот тебе и «мр», – вздохнула я,
вытаскивая муку, – кричи не кричи, не видать тебе печенки! Вам, сэр, на
ужин приготовили «Вискас».
И тут ожил телефон. Я схватила трубку.
– Слышь, Вилка, – зачастила
Кристя, – ты дома будешь?
– Пока да, а что?
– Нам восьмой урок добавили.
– Очень хорошо, – брякнула я,
наблюдая, как Лаврик опять начинает подбираться к печенке.
– Вилка! – возмутилась
Кристя. – Что ты нашла хорошего в этой ситуации!
– Извини, дорогая, хотела сказать: очень
плохо.
– Ко мне вот-вот придет Ангелина
Григорьевна.
– Это кто такая?
– Учительница по русскому, у нас первое
занятие. Ты ей дай пока чаю, ну и скажи про лишний урок.
– Ладно, – ответила я и, бросив
трубку, кинулась на Лаврика с кухонным полотенцем.
Кот ловко увернулся, взлетел на буфет и
разразился оттуда целой тирадой, состоящей из гневного мяуканья и нервного
пофыркивания. Я вновь приступила к готовке. Но не успела порезать кусок на
ломтики, как вновь раздался звонок, на этот раз в дверь. Чертыхаясь, я кое-как
вытерла руки, пошла в прихожую и, забыв посмотреть в «глазок», распахнула
дверь. На пороге возникла детская фигурка в дубленочке и вязаной шапочке.
– Здравствуйте, – пропищала
она. – Кристина дома?
Я хотела уже сказать:
«Нет, приходи вечером, когда твоя подружка
сделает уроки», – но тут нежданная гостья сказала:
– Я Ангелина Григорьевна, учительница.
– Да-да, – засуетилась я, –
проходите, раздевайтесь.
Ангелина Григорьевна сняла шубку из овчины,
вылезла из крохотных, каких-то кукольных сапожек, сунула ступни младенческого
размера в принесенные с собой тапочки и стала методично причесываться у
зеркала. Все это время, пока она не торопясь приводила себя в порядок, я с
тревогой прислушивалась к звукам, доносящимся из кухни.
Сначала там что-то зашуршало, потом зазвякало,
зачавкало. Похоже, Лаврентий добрался до печенки.
