Губернаторов всех до единого макнули головой в унитаз, и они, отфыркиваясь, по-собачьи сбрасывая с загривков брызги, благодарят макателя и просят еще. Бодро заявляют, как здорово в жару принять освежающий душ. Таких губернаторов, как Аяцков, отдавший жену в цепкие лапки прокуратуры, не жалко. «Предавший родную жену предаст и Родину», — намекается в нашумевшем интервью Суркова, где говорится о «пятой колонне» изменников. Теперь на торжественных заседаниях Федеральное собрание исполняет не Гимн России, а романс Бетховена «И мой сурок со мною».
«Конституция попрана!» — воют на луну либералы. Но ее нельзя не попрать. Она, ельцинская, создана на крови расстрелянных баррикад 93-го года. Она — документ ельцинского государственного переворота и расстрела из танков предыдущей Конституции. Она закрепляет олигархический «общак», две «чеченские войны», воровской дефолт. В ней каждая статья склепана из косточек умерщвленных русских людей. Косточки зашевелились, и статьи распались.
Централизм, полосатый, как шлагбаум, пахнущий казармой и парикмахерской в Доме на набережной, гулкий, как пустынные коридоры ЦК, с чопорной лентой камергера на кожаной тужурке комиссара, в императорской короне, за которой вьются матросские ленточки, централизм наркоматов, столыпинских трибуналов, праздничных богослужений и секретных совещаний в Кремле, возвращается в политику, как запоздалая зима русской истории. «Весна тревоги вашей позади, — говорит либералам голос Левитана, — к вам в дни Беслана стужа возвратилась…»
Централизм неизбежен, если власть решила нанести смертельный удар по коррупции, укрепить расползающиеся территории, начать сбережение вымирающего народа. Без централизма не обойтись, если у власти появятся национальные проекты возрождения индустрии, науки, оборонного комплекса. Если же таких задач и проектов нет, то централизм превращается в закрепление «экономического ельцинизма», в средство борьбы с оппозицией, в коррупционный мегапроект взымания взяток с назначаемых губернаторов.
Труп Ельцина уплывает в историю, но раки, напитавшиеся плотью утопленника, остаются с нами. Гайдар и Чубайс реализуют «экономику смерти», продается американцам ЛУКОЙЛ, растут тарифы и цены на хлеб, отнимаются льготы у пенсионеров, утекают за океан миллиарды, отталкивается братская Беларусь, с экранов проповедуется гедонизм и разврат, Сванидзе и Млечин плюют в советское прошлое. Трупные пятна ельцинизма проступают в новой «эфэсбэшной элите», которая заселяет особняки на Рублевке, ставит в них золотые унитазы.
Только прямое обращение к народу, реальный переход на сторону большинства обеспечат Путину победу над опостылевшим меньшинством, которое мучило и убивало Россию пятнадцать трагических лет. Если же Путин, под вопли и стоны Беслана, произвел очередной «фальстарт», оставил народ погибать в казематах «реформ», ельцинская элита воспрянет. На глазах молчаливого, тысячекратно обманутого народа вынесет Путина из Кремля. Задвинет на его место распухшее, в водорослях, улитках и жуках-плавунцах синее тулово, отекающее зловонной жижей.
«Колесо смеха» российской власти
27.10.2004
Цены на нефть идут за облака. Из облаков сыплется дождь нефтедолларов. Растет золотая гора. Выше Московского университета, выше Казбека. Новый, сложенный из золотых глыб, из драгоценных брусков, поднебесный пик — «Пик Путина». На вершине золотой горы в «позе лотоса» сидит Президент. Как Будда, озирает мир. У подножия горы клубится, воздевает руки народ. Умоляет Путина кинуть вниз золотинку. Жизнь невозможна. Бензин недоступен. Хлеб дорожает. Нечем платить за тепло. Старики без лекарств. Врачи и учителя без зарплаты. Народ умоляет Путина поделиться тем, что создавали когда-то советские люди, открывая в тундре месторождения нефти, прокладывая в топях нефтепроводы, строя города и дороги. Путин не делится. Золотая гора все выше — как «вертикаль власти». К ней причалила «тучка золотая» — реформа управления. Она выглядит как «колесо смеха», воздетое высоко над народом, в котором действует «пятая колонна», выстраивается союз коммунистов и либералов, режиссер Любимов отказывает Березовскому в гостеприимстве, заверяя, что «Таганка» — театр, а не тюрьма. «Колесо смеха» медленно вращается. В люльках смеются Кудрин и Греф, Фрадков и Жуков, губернаторы-назначенцы и «чекисты» из «Единой России», Пушков и Караулов. Грызут «орешки с золотыми скорлупками», поплевывают на народ. «Колесо российской государственности» совершает круг за кругом, на одном месте, в пустоте.
Отдельно от «колеса», в лазурном небе, на золотой табуреточке, сидит Абрамович, как маленький божок, повелевающий драгоценной горой. Он — духовник Путина, кормилец Ельцина, забавник и колдун, мучитель народа. Протягивает синюшным младенцам флакончик «детского питания» и сам его выпивает. Показывает морякам слиток золота, на который можно построить новый атомный «Курск», и покупает себе роскошную яхту. Потрясет перед носом летчиков деньгами, на которые можно создать эскадрилью перехватчиков, и покупает себе личный «боинг». Сетует на гнилые жилища и дырявые бараки, в которых живет пол-России, и вселяется в Виндзорский замок. Печалится по поводу детской смертности, разгула туберкулеза и СПИДа, мора в деревнях и поселках и приобретает английский клуб «Челси». Абрамович — магический талисман Путина. То человечек с редкой щетинкой, скрюченными цепкими ручками. То огромный, светящийся в ночи, болотный гриб. То разноцветный нарядный дракончик, похожий на брошь Мадлен Олбрайт. Прежде чем приступить к реформированию очередного, еще живого кусочка России, Путин берет благословение у Абрамовича.
По другую сторону от «колеса смеха», в оранжевой хламиде, с золоченой лысиной, как буддийский бонза, — мэр Лужков. На его груди медальон с портретом Кагановича. Он нашел его на дне бассейна «Москва», в том месте, где выходец из каганата разрушил православный храм. Уже тогда, задумывая белую пенопластовую копию храма, мэр таинственно поглядывал на «Манеж», Манежную площадь, гостиницу «Москва». «Манеж» волновал своими деревянными пожароопасными перекрытиями и отсутствием подземных гаражей. Манежная площадь раздражала патриотическими митингами, напоминала о событиях 93-го года, когда народ штурмовал ненавистную мэрию, полагая, что оттуда поступил приказ отключить от Парламента свет и воду, обнести обреченную «цитадель демократии» спиралью Бруно. Идея отдать великолепную московскую площадь чеченскому миллиардеру Джабраилову, застроить ее безвкусными колонками и баллюстрадами, уставить зверушками Церетели была триумфом градостроительной политики, синтезом бизнеса, небрежения к истории Москвы, антисоветизма. Пожар, отметивший второе избрание Путина, помог строительству подземных гаражей под «Манежем». Оставалось, целуя медальон Кагановича, разрушить на глазах москвичей шедевр советской архитектуры — сначала обещая построить вместо него пенопластовую копию, а потом все больше склоняясь не занимать священное место, а открыть на фундаментах ненавистной гостиницы бассейн «Москва», часть которого, с искусственным льдом, предоставить «моржам». В книге Нострадамуса предсказано, что в начале XXI века в «загадочном граде, что посреди лесов и снежных равнин, будет обретать яйцеголовый начальник по прозвищу Разрушитель гостиниц, который построит в центре града «Дом Магомета». Значит ли это, что на месте гостиницы «Москва», по просьбе владельцев оптовых рынков, возведут мечеть?
