И мы умираем, чахнем, стенаем, молимся пустому небу, взываем к милосердию палачей, тянемся к выставленному за пуленепробиваемой витриной сусальному калачу, тупо разглядываем на телеэкранах огромный шиш, уставленный в русское лицо. И сквозь бутафорию инаугураций, сквозь салюты, взлетающие над голодной, с погашенными окнами, Россией, сквозь обманный лепет депутатов и откровенную ложь министров начинаем понимать, что мы — в желудке у прожорливого ненасытного чудища, опоясавшего землю стальным чешуйчатым туловом. Нас проглотили. Сжирают. Переваривают. Обволакивают ядовитой слизью. Смачивают кислотным желудочным соком, в котором распадаются территории, растворяется воля к сопротивлению. И скоро — быстрее, чем вырастут волосы на лысой голове Хакамады, — Россия превратится в огромную малолюдную территорию, разделенную на семь американских зон ответственности, в каждой из которых будет управлять злой человечек с кивающей головой Кириенко, сглатывающий красную слюнку с говорливых губ, не устающих повторять: «Россия будет великой!». Залогом тому — мемуарист Ельцин, уже без рук и без ног, с одной лиловой, как подгнивший корнеплод, головой, чьи веки подпирают обугленные кости мучеников 93-го года, чьи мертвые губы продолжают сипло шептать: «Путин, иди ко мне, мальчик мой!»
По-прежнему, со все меньшей долей сомнения, витает вопрос: Путин — президент умирающего, стремящегося к спасению народа или разноцветная муха, сидящая на мокром, уже не моргающем глазу Ельцина?
В могилу Ельцина вгонят кол
05.12.2000
Думе, которую Кремль набил серыми пиджаками и скверно проглаженными галстуками «Единства», предложено принять Закон об абсолютной неприкосновенности Президента. Об абсолютной его безнаказанности. Абсолютной непогрешимости. Если, например, президент, нажравшись водки в какой-нибудь охотничьей сторожке, отдаст приказ разрушить вверенное ему государство, его нельзя будет за это расстрелять. Если он, в припадке лютой ненависти, пошлет воздушную армию на какой-нибудь цветущий северокавказский город, сотрет его с лица земли, превратив сто тысяч жителей в обугленные скелетики, его нельзя будет за это повесить. Если он обворует до нитки свой зажиточный хлебосольный народ, лишит его хлеба, крова, тепла, обрекая на мор, выкашивая в нем каждый год миллион жизней, то такого президента-людоеда нельзя будет посадить на кол. Если он подгонит танки узколобого генерала к Парламенту и начнет гвоздить по народным депутатам, разжигая «смоляной факел демократии» в центре Москвы, то его нельзя будет за это посадить в газовую камеру. Если он задумает уничтожить все русское, талантливое, доброе, что сложилось в великую культуру, могучую науку, верящим и любящим оком заглянуло в будущее, осветило русской улыбкой Космос, если вместо этого он рассадит повсюду развратников, содомитов, педерастов, ненавистников, невежд, пошляков, покрывающих страну Рублева и Вернадского туберкулезной слизью, то на злодея не найдется закона и его нельзя будет спалить на электрическом стуле.
Такая непогрешимость не снилась даже Папе Римскому, который однажды, во времена Борджиа, оказался бабой с грудями и так раздразнил Европу, что та впала в протестантизм и революции. Такой Президент, появись он в нашем Отечестве, приобрел бы статус помазанника, и мы, погубив цивилизацию XX века, благополучно спикировали бы в абсолютное самодержавие, к Ивану Грозному, разорившему Тверь и Новгород, распотрошившему Россию до смуты, срубившему все русские дубравы под плахи.
Такой законопроект, предложенный Путиным и, естественно, поддержанный серыми пиджаками «Единства», был бы отвергнут даже дикими племенами Амазонки, не принят последним каннибальским племенем Африки.
Где, в каком тухлом уголке мозга мог родиться такой законопроект? В какой изглоданной пороками и болезнями печени он мог проклюнуться? В какой сотрясаемой ужасами и сатанинскими кошмарами душе он мог угнездиться? Этот чешуйчатый, с раздвоенным языком и перепончатыми крыльями законопроект выполз из Барвихи, из-под кровати Ельцина, из его ночного горшка, сберегаемого, как священный сосуд, Наиной Иосифовной. Прислушайтесь, как ревет, страшась возмездия, окровавленное чудище, набитое плохо переваренными младенцами, с огромным клистиром, который держат над ним Полторанин, Шахрай и Бурбулис, с капельницей, в которую мочатся Гайдар, Чубайс и Явлинский, с мокрым компрессом, который придавил тучными ягодицами Черномырдин, друг Гора, пузырь болотного газа, гармонист, стрелок по медвежатам, расстрельщик Дома Советов.
Демонстрирует ли Путин, предложивший Думе этот лютый законопроект, под которым бы подписались Кальтенбруннер и Гиммлер, чтобы избежать Нюрнберга, демонстрирует ли Путин абсолютную зависимость от «семьи» и той политической падали, от которой по всей России расползаются трупные пятна? Или он готовит его для себя, затевая преступные деяния XXI века? Отдаст Курилы Японии? Расчленит страну на семь дохлых государств во главе с кириенками? Заморозит население Сибири? Поставит во главе Министерства обороны американца Чейни? Введет в качестве государственного языка иврит? Пригласив на праздник «Дня Нерождаемости» глав «большой семерки», примет роды последнего русского младенца? Легко, по-пушкински, гусиным пером, вычеркнет статью Конституции о двух президентских сроках и впишет поэтическую строчку о пожизненном правлении и учреждении династии Путиных, под одобрительные кивки Райкова и Слизки?
У истории свое возмездие. Свои суды. Свои плахи. Она хохочет над лукавыми дьяками, стряпающими законы, которыми хотят обмануть Мироздание. Перехитрить Ноосферу. Заслониться от Бога. Спрятаться от грохочущего самума, разрушающего поганые режимы, неправедные царства. Опрокидывающего троны и ночные горшки. Вгоняющего отточенный кол в ненавидящее, преступное пред небом и людьми сердце.
Будешь красивой и сильной, Россия!
02.01.2001
Россия, как женщина в больничной палате, медленно исцеляется после смертельной, сразившей ее болезни. После бредов, ночных кошмаров, красного дыма, в котором летают чудища, терзают больную плоть, язвят безумием разум. И вдруг наутро — тихое пробуждение, окно в зимнем снегу, ледяная веточка дерева, и на ней румяный снегирь.
Болезнь не прошла, еще вернется, еще измученное тело полно ядов и немощей. По-прежнему идет мор по русским пространствам. Воры и кровопийцы гонят за кордон русские деньги и нефть. Беспризорные дети ютятся в сырых подвалах. На телеэкранах — все те же ужасные бесстыжие хари. Талибы собирают войско на юге. Американские лодки-убийцы шныряют в северных русских водах. В Чечне летят солдатские головы, как цветы под косой. Но что-то неуловимо меняется, уловленное чутким слухом, замеченное зорким глазом, услышанное прозорливым верящим сердцем.
Как сказал на юбилейном вечере «Завтра» академик Шафаревич, власть изменила язык, заговорила по-русски. В ее лексике появились сакральные, ключевые слова — Родина, Держава, Народ. Этими словами она таинственным образом соединилась с глубинными источниками национальной жизни. И пусть она отчасти лукавит, пусть притворяется, пусть не пропускает Пурим и Хануку — произнесенные слова меняют ее, заставляют креститься правой рукой, замирать при появлении красного знамени, вставать при звуках державного гимна, сострадать при виде изможденного лица крестьянки.
