— Здравствуйте, товарищи… Компартия знает о вашей мужественной акции протеста… Политически и духовно мы с вами… Власть должна ответить за бесчеловечное обращение с лучшими гражданами страны, не пожалевшими здоровья и самой жизни ради спасения страны… — сурово, сквозь стены, он обращался к представителям власти. Смягчая взгляд, переводил его на лежащих людей. — Мы сделаем все, чтобы правительство вас услыхало и выполнило свои обязательства перед «чернобыльцами»…
Охраннику с радиометром удалось выявить самое безопасное место, с края от лежащих, недалеко от полосатого засаленного матраса, где распластался худой человек с впалой грудью, черным беззубым ртом, в котором что-то слабо сипело и вздрагивало. Другой охранник внес надувной матрас, включил насос и быстро его надул, отчего на резиновом топчане выступили желтые радостные подсолнухи. Третий охранник прикрепил в головах матраса красное знамя и предвыборную эмблему КПРФ. Дышлов сбросил туфли и лег на матрас, незаметно сдвинувшись к краю, подальше от соседа.
— Мы — государственники, — вещал он, вытянувшись на матрасе, сжимая кулак, в то время, как оператор снимал его, водя объективом по соседним матрасам, лицам голодающих, по красному знамени. — Когда государство в беде, мы кидаемся на амбразуры, как герой Александр Матросов, как герои-«чернобыльцы», закрывшие своей грудью сбесившийся реактор. Но мы требуем от государства, чтобы оно видело в нас своих сыновей…
Голодающие напряженно слушали, стараясь уловить суть речи. У лежащего рядом с Дышловом «ликвидатора» задрожал подбородок, мучительно заблестели глаза, задвигался на костлявой шее кадык.
— Сегодня в России бесчеловечная власть олигархов, — продолжал Дышлов, гневно сдвигая брови, поправляя над своей головой кумачовую ткань, — Пойдет ли сегодняшний россиянин защищать миллиарды «Альфа-банка», нефть Алекперова, оффшорные зоны, куда утекают средства народа?..
Лежащий рядом «ликвидатор» пытался приподняться, превозмогая боль, хотел повернуться к Дышлову. Его черный беззубый рот жадно ловил воздух.
— Я сам не новичок в науке и технике. Участвовал в ликвидации нескольких аварий. Знаю, что такое опасность, что такое смерть. Хочу вас заверить, товарищи…
Лежащий человек, наконец, повернулся к Дышлову и издал хриплый клекот и истошный вопль:
— Сука!.. Продажная блядь!.. Приехал выспаться на наших костях!.. Нажиться на наших слезах!.. Чтоб ты сдох со своей партией!.. — он тянулся к Дышлову, пытался достать его костлявой рукой, вцепиться в горло. Его черный рот сипел и булькал, изрыгал проклятья. Вместе с проклятьями изо рта летело радиоактивное пламя, дула ядовитая пыль, мчались языки огня. Рот превращался в жерло «четвертого блока», откуда стреляли в Дышлова спекшиеся куски урана, вихри смертельной радиации. Было видно, как кожа Дышлова покрывается румяными волдырями, он на глазах лысеет, на горле у него вздувается фиолетовый радиоактивный зоб. — Уебывай отсюда, сука драная!..
Камера снимала истерику «чернобыльца», крики других голодающих, подушки, летящие в голову Дышлова. Самого Дышлова, который вскочил с надувного матраса. Успевая содрать со стены красное знамя, убегал, комически напоминая знаменосца.
Торопливо покинули Дом культуры. Уселись по машинам и бросились опрометью из города. Доехав до первого леска, свернули на проселок.
— Их можно понять, — бормотал Дышлов. — Нервы измотаны… Долговременные последствия радиации…
Он снял с себя одежду, в которой могли скопиться радиоактивные пылинки. Совлек свинцовые трусы и рубаху. Охранники отнесли одежду в сторону, полили бензином и зажгли. Дышлов, голый, подошел к машине дезактивации, из которой уже вытягивали шланг с раструбом. Химик в белой спецовке и респираторе направил раструб на Дышлова, забрасывая хлопьями пены. Скоро Дышлов скрылся в густой белой массе, обретя полное сходство со снеговиком. Химик поливал его из шланга водой, смывал хлопья. Стрижайло, наблюдая издали, со смехом подумал, что теперь Дышлов напоминает Афродиту, рожденную из морской пены.
Через полчаса, чисто вымытый, розовый, освобожденный от радиации, о чем свидетельствовал молчащий счетчик Гейгера, Дышлов облегченно уселся на заднее сиденье «вольво».
— Мне кажется, мы должны извинить наших товарищей по борьбе. Ведь главное дело сделано, у нас есть материал для телесюжета.
Стрижайло кивал, успокаивал Дышлова. А сам хохотал, незримо закатывался до колик, до нервного обморока. Вместе с ним хохотали демоны. Они утратили вид бархатистых остроносых зверьков. Чинно расселись вокруг старинного стола, — члены русского Пен-клуба, достойные писатели, иные лысые, иные с благородными пейсами. Внимали своему председателю Андрею Битову, который, чуть шепелявя, делился впечатлениями от поездки на Франкфуртскую ярмарку.
Очередная поездка в предвыборном турне Дышлова была связана с Транссибирской дорогой. В придорожном рабочем поселке закрылся гидролизный завод. Построенный при Советах, оснащенный первоклассным оборудованием, гордость военно-промышленного комплекса, завод был приватизирован, дважды менял собственника, подвергался силовому захвату, был обанкрочен, достался заезжему коммивояжеру, который вывез все ценное оборудование, запасы стратегических материалов, обрубил медные и алюминиевые провода, выломал из пола каменные плиты, выставил стеклянные окна и бесследно исчез в земле пророков, где превратился в правоверного иудея, употребляя кошерную пищу. Жители поселка, среди которых было немало ударников труда, передовиков производства, заслуженных рабочих, председателей месткома, секретарей первичных организаций, депутатов в местные советы, — трудолюбивые жители поселка вдруг обнаружили на месте родного завода огромную руину с пустыми окнами и холодными сквозняками в мертвых цехах. Целый год им не платили зарплату, детишки плакали от голода, жены остервенело бранили мужей, мужья от растерянности пили дешевую водку, пока, по тайному наущению Стрижайло, ни решили перекрыть Транссибирку, — рубить сук, на котором столько лет безбедно сидели.
Стрижайло оплатил изготовление транспарантов и красных флагов. Сам придумал лозунги: «Трансибирка — дорога смерти!». «Деньги на стол!» «Платите зарплату рельсами!» «Шпалу в суп не положишь!». Явившись вместе с Дышловым в поселок, тайно встретился со знакомым железнодорожником, с кем проводил время в баре отеля «Мариотт».
— Завтра, в четырнадцать двадцать через твой участок пройдет экспресс «Владивосток-Москва».
Народ ляжет на рельсы. Переведи стрелку на второй путь, чтобы состав прошел мимо. Мы произведем съемку, уберем людей, и снова откроешь движение.
— Хорошо в Москве погуляли. Я мужикам рассказывал, какие напитки пил. Только ко рту подносишь, а уже в виски бьет. Одно слово, — «виски». У вас в Москве — «Мариотт», а у нас народ мрет, — железнодорожник был под-шафе, настроен философично, хотя и дружелюбно. Принял в подарок бутылку скотча «Тулламор дью», обещал в точности выполнить наказ.
На другой день после полудня к разъезду стал подтягиваться народ. Распухшие от пьянства, небритые мужики с дикими, нетрезвыми взглядами. Женщины, все как одна низкорослые, с длинными ручищами и осевшими задами, как если бы всю жизнь таскали вручную камни. Сопливые ребятишки, мал мала меньше, в несуразных обносках. Молодежь с гнилыми зубами, с бутылками пива в руках. Разворачивали на насыпи лозунги, поднимали красные флаги. Две колеи уходили в разные стороны, сливаясь в солнечную струну, пропадая в синих холмах Сибири.
