Стрижайло тщательно готовился к турне, раздавая направо и налево изображения Джорджа Вашингтона, выполненные на зеленом фоне. Неистощимый в коварстве, неутомимый в изобретательности, он все свое время посвящал встречам.
Посетил спортивный клуб, где практиковались различные виды спорта, — баскетбол, волейбол, гандбол и нацбол. Встретился с любителями нацбола, молодыми парнями в кожаных куртках, с красно-черно-белыми эмблемами на рукавах, просил о содействии, и спортсмены обещали помочь. Принес ящик коньяка в мастерскую, где из папье-маше и пенопласта создавались муляжи и манекены, оставил мастерам несколько эскизов, по которым просил изготовить необходимые изображения. В баре отеля «Мариотт» посидел с железнодорожником одного из участков Транссибирской дороги, изучая вместе с ним расположение запасных путей и тупиков. Поужинал в ресторане «Кабанчик» с батюшкой приходской церкви, которую намеривался посетить Дышлов, и поинтересовался, нет ли в церковной книги записи о крещении будущего лидера коммунистов. В институте Курчатова, облачившись в скафандр, консультировался со специалистами, можно ли добывать из тела облученных чернобыльцев обогащенный уран и отправлять его в Иран на атомную электростанцию Бушер. Встретился с художником Куликом, засунувшим голову коню под хвост, так что снаружи оставались непролезающие уши, — художник дергался, издавал истошные вопли, конь бил Кулика по ушам своим возбужденным хоботом, а рядом стояла табличка с надписью: «Куликовская битва». Напоследок нанес визит к модному тележурналисту Карапузову, с которым водил давнее знакомство.
Карапузов оправдывал свою фамилию, — был кругленький, с толстыми щечками, глазами-монетками и маленьким румяным ротиком, хорошо приспособленным для воздушных поцелуев, трубочек сладкого коктейля и длинных ядовитых плевков. Прежде чем сделать блестящую журналистскую карьеру, он перепробовал множество профессий. Работал в морге гримером, придавая покойникам воодушевленный, радостный вид. Подвизался на собачьей живодерне, подлавливая бездомных животных на отточенные крюки. Сам становился подопытным пациентом в экспериментальной клинике, где опробовал на себе препараты, изгоняющие кишечных паразитов. В память о пребывании в клинике он создал телепрограмму «Момент глистины», которая очень скоро превратилась в рафинированное блюдо интеллектуалов и правдоискателей. Стрижайло заручился поддержкой именитого журналиста, оставил ему спрессованные зеленоватые пачки, видя, как ловко заработали, затрещали пухленькие пальцы, словно автомат для пересчета купюр.
Настал черед первой поездки. Автомобильный кортеж из комфортабельной «аудио» и громоздкого «джипа» охраны примчал Дышлова и Стрижайло на сотый километр Симферопольского шоссе. Они вышли, присев в тени придорожных дубов, стали ждать «марш ученых». Престижные автомобили, чтобы не смущать оголодавших ученых, отъехали вдаль. Телекамера лежала на траве, оператор покусывал травинку. Охрана отдыхала под дубом. Дышлов, энергичный, в хорошем расположении духа, знал, что скажет ученым, с чем обратится в нацеленные телекамеры. Заготовив на этот случай несколько бодрых, непримиримых речений, поглядывал на трассу, где неслись тяжеловесные трейлеры, размытые скоростями иномарки, струился миражами асфальт.
— Положение в отечественной науке просто невыносимо, — произнес Дышлов, сурово сдвигая брови. — Доходит до того, что ученые на свои деньги покупают батарейки, чтобы проводить в лабораториях эксперименты. И после этого мы хотим, чтобы не тонули подводные лодки и не падали самолеты, — он возмущался, но не гневно, не в полную мощь, не расходуя на возмущение запасы энергии, которые станет тратить в момент телесъемки. Разминался, разогревался, как это делает спортсмен перед состязанием, сообщая мышцам гибкость и эластичность.
— На прошлой неделе я ходил к Президенту. Ставил вопрос о финансировании науки. Говорю: «Если так будет продолжаться, Россия опять вернется к лучине, и мы потеряем все, что наработали за годы советской власти». Соглашается, кивает головой, заверяет, что возьмет вопрос на контроль. Но я же знаю, что ничего не сделает. Будет выполнять команду из-за океана, где заинтересованы в удушении российской науки, — Дышлов презрительно выставил нижнюю губу, выражая свое отношение к безвольному, слабому Президенту, случайно оказавшемуся на вершине власти, не идущего ни в какое сравнение с ним, Дышловом, упорным, трудолюбивым политиком, национальным лидером, который рано или поздно займет свое место в Кремле.
Стрижайло с тайным удовольствием взирал на его упитанное, уверенное лицо, усвоившее властно-снисходительное выражение. Дышлов был уверен в своем положении крупнейшего политика страны, в статусе лидера сильнейшей политической партии. Народная поддержка, многолюдные митинги, обожание толпы наделяли Дышлова витальной энергией, питательными калориями, от которых его мясистое бело-розовое лицо казалось изделием мясомолочного комбината. Но при этом, в глубине его светлых глаз таилась постоянная неуверенность, темная точка настороженности, как если бы он что-то тщательно прятал в себе от посторонних глаз, старательно утаивал, и вся его внешняя бодрость и жизнелюбие казались мнимыми.
— Так, — он посмотрел на свои ручные, в платиновом корпусе часы. — Еще минут тридцать, не меньше. Ладно, слушай анекдот, — награждая Стрижайло дружеским, панибратским хлопком, Дышлов поудобнее устроился на траве. — Старый сперматозоид учит молодого. «Ты, как только тебя выпустят, беги со всех ног, чтобы первому оплодотворить яйцеклетку. Как увидишь впереди что-то темное, так мчись на него и вонзайся. Понял?» — «Понял», — отвечает молоденький. Вот его выпустили вместе с другими, мчится что есть мочи. Видит впереди что-то черное. С разбегу бьется головой и отскакивает. Еще раз бьется и отскакивает. Спрашивает это черное: «Простите, вы яйцеклетка?!» А ему отвечают: «Нет, я — кариес!», — Дышлов, дождавшись, когда у Стрижайло начнет раздвигаться в улыбке рот, громко, заразительно захохотал. Стрижайло вторил ему, зная, что своим смехом доставляет ему удовольствие.
Он предвкушал предстоящее действо, как режиссер предвкушает премьеру. Его театром была горячая лесная опушка у накаленного шоссе, по которому мчались трейлеры с крымскими помидорами, иномарки с самодовольными богачами, ищущими отдохновения на курортах, потертые грузовички, на которых чеченские террористы перевозили оружие и взрывчатку. Одна часть артистов, еще невидимая, приближалась в стекленеющем воздухе. Главный актер готовился к выходу, примеряя на лицо маски величия, гнева, печали. Зрителями были невидимые духи, которые угнездились в душе Стрижайло, как летучие мыши, — прицепились вниз головами к его ключицам, плечам, подбородку, сгрудились бархатистыми тельцами, выпучили блестящие черные глазки.
— Идут, — сказал оператор, выплевывая травинку, поднимая с земли телекамеру. Охранники настороженно вскочили.
Далеко на шоссе, в струящемся воздухе что-то забелело, задрожало, напоминая мираж пустыни, когда над барханами в жидком стекле возникают бедуины в белых накидках, изразцы минаретов, пальмы над синей водой. Дышлов вышел из тени на солнцепек. Одернул одежду, откашлялся, крепче установил ноги и выпятил грудь. Стал похож на певца, готового при первых звуках рояля выдохнуть сочный басовитый звук.
