— Взгляните, — он поднес пинцет к глазам Потрошкова. — Замечательный результат. Синтезирована девственная плевра. Из лепестка розы и яйцеклетки балерины Колобковой. Можно наладить массовое производство и поставлять в магазины «Все для свадьбы» и в «Салоны для новобрачных». — Тишков поцеловал целомудренно светящийся лоскуток и снова скрылся в дверях.
— Мы привлекаем для работы в лаборатории известных художников, поэтов, музыкантов, — сказал Потрошков. — Молекулярные сочетания подобны рифмам, нотам, цветовым гаммам. Люди искусства своими прозрениями открывают путь биологам и генетикам.
Стрижайло чувствовал, как возбужден его «геном», — та его часть, что представлена алой спиралью. Винтообразно вращается, сочно краснеет, будто невидимое поле, витавшее в стенах лаборатории, питает молекулы возбуждающей силой.
Потрошков остановился у одной из дверей. Приблизил к оптическому опознавателю расширенный, с фиолетовым блеском и красными сосудиками глаз. Тихо щелкнул замок, двери раздвинулись. Они оказались в просторной кафельной комнате, где стояли деревянные стеллажи, сплошь уставленные стеклянными банками. Банки были окружены осциллографами, мониторами, датчиками, самописцами. Множество гибких трубок и проводков погружалось в банки, наполненные нежно-золотистым раствором, сквозь который пролетали цепочки серебристых пузырьков. Проводки и трубки создавали целые заросли, как в аквариуме, и в этих зарослях, наподобие странных морских существ трепетали, вздрагивали, исходили легкими судорогами ломти живой плоти. То, что она живая, подтверждалось сочностью субстанции, тончайшими переливами, телесной дрожью, выделением пузырьков. Но пластика и формы этих образований были строго геометрическими, воспроизводили образы стереометрии, — кубики и призмы, эллипсоиды и сферы, цилиндры и параболоиды, а также различные сочетания перечисленных фигур, что напоминало коллекцию наглядных пособий в кабинете начертательной геометрии.
— Это эксперименты по выращиванию абстрактной биомассы. Каждая из этих фигур — суть ломтики коровьего, козьего, куриного, рыбьего мяса, добываемые не из реальной коровы, курицы или рыбы, а через биологический синтез. Если снять фонограмму молекулярных биений того или иного фрагмента, легко можно угадать его прообраз в мире животных, — Потрошков приблизился к одной из банок, где колыхался золотистый ломоть в форме тетраэдра. Включил монитор, на котором забегало множество разноцветных гармоник. Направил их в синтезатор, пустил звук. В стерильной, кафельной лаборатории раздался горластый крик петуха, какой несется по утрам с деревенских дворов, когда на забор вскакивает яростная, золотистая птица, оповещая окрестность о своей любовной победе.
Стрижайло слышал, как трепещет его собственная плоть, распадается на отдельные кубики, параболоиды, тетраэдры, как если бы из нее нарезали фигурки супового набора. И от этого было страшно и сладостно.
Перед входом в другое помещение Потрошков тоном терпеливого экскурсовода, стараясь быть предельно понятным, пояснял Стрижайло:
— Здесь группа молодых генетиков поставила весьма дерзкий эксперимент по воскрешению динозавров. Видите ли, они полагают, что эволюция видов — это великая драматургия природы, несравненная режиссура Господа Бога. Поэтому в существующие животные виды был привнесен генетический материал наиболее известных современных режиссеров и драматургов, чтобы они совершили толчок в генетических цепочках природы, и обратная волна эволюции вынесла на поверхность исчезнувших динозавров.
С этими словами Потрошков приложил к датчику растопыренную пятерню. Отпечаток всех пяти пальцев привел в движение запор, и дверь растворилась. То, что открылось глазам Стрижайло, повергло его в ужас. Комната напоминала «живой уголок», где были собраны фантастические химеры. Пахло так, как пахнет в зоопарке, в птичнике, на звероферме.
В большой, подвешенной к потолку клетке, на насесте сидело существо, — наполовину ворон, наполовину режиссер Марк Захаров. Безволосая голова, характерный загнутый нос, угрюмый взгляд круглых мерцающих глаз, — все это принадлежало режиссеру, но туловище с прижатыми черными крыльями, перистый, испачканный пометом хвост, крепкие когтистые лапы, впившиеся в насест, — все это было от ворона. Человеко-птица ненавидяще смотрела на вошедших, напрягала сильные ноги, распушила перья, отчего клетка слегка покачивалась, а вместе с ней покачивалась растерзанная и наполовину склеванная тушка мыши.
Стрижайло стало не по себе. Его плоть содрогнулась, словно по ней пробежала синусоида электрического тока. Это была волна эволюции, толкнувшая вспять генетическую память клеток, и они последовательно пробежали всю шкалу превращений, открытую некогда Дарвиным. И явилась догадка, что Дарвин во время кругосветного путешествия на «Бигле» попал на остов химер, где ему и открылась великая драматургия природы.
Тут же на полу была сооружена собачья будка, из которой тянулась цепь, крепилась к ошейнику, а тот, в свою очередь, был застегнут на горле второй химеры. Круглая, улыбающаяся, с оттопыренными ушами голова режиссера Табакова была посажена на туловище гончего пса, гладкошерстое, рыжее, с мускулистыми лапами и чутким, вьющимся хвостом. Существо не тяготилось своей двойственностью. Собаке, проникшей в человеческую природу режиссера Табакова, было комфортно, как комфортно было режиссеру Табакову передать часть своей личности энергичному гончему псу. Страстность, нетерпение, предвкушение погони, ожидание властного окрика и охотничьего рожка, который затрубит в осенних, пронизанных пургой перелесках, и гончая, вывалив жаркий язык, оглашая поля заливистым лаем, помчится по чернотропу, настигая верткого, обезумевшего от ужаса зайца.
Стрижайло чувствовал, как перекатывается волна эволюции, и его сущность скользит по ней, как на виндсерфинге, перелетая с вершины на вершину, и он на мгновение становится то домашним котом, то американским бизоном, то нарядной рыбкой в коралловом рифе, то болезнетворной бактерией. Наблюдавший за ним Потрошков мог остановить волну, закрепить его на том или ином эволюционном отрезке. Поместить в оболочку животной твари, сохранив при этом самосознание человека. Он испытал сострадание к режиссеру-собаке. Хотел, было, погладить. Но гончак перестал улыбаться, заворчал и оскалил зубы, решив, что Стрижайло посягает на обглоданную до белизны, лежащую перед будкой кость.
Чуть поодаль размещался большой, наполненный аквариум. На дне был речной песок. Из декоративного каменного грота вылетали серебряные пузыри, насыщая воду кислородом. Зеленые водоросли валлиснерии струились к поверхности. В аквариуме плавала странная рыба, голова которой принадлежала режиссеру Галине Волчек, а туловище, сразу за голыми женскими грудями, было покрыто чешуей, снабжено розоватыми плавниками и раздвоенным упругим хвостом. Водяная химера плавала в тесном аквариуме. Внезапно изгибала тело, ударялась чешуей о каменный грот, — видно ее беспокоили водяные паразиты. Подплывала к стеклу, пялила на Стрижайло выпуклые тупые глаза, беззвучно шевелила губастым ртом, словно репетировала сцену из спектакле в театре «Современник». При этом за ушами у нее раскрывались красные жабры и выскакивали пузыри.
Стрижайло ужаснул вид человека-рыбы. Не потому, что этот гибрид женщины и карася был страшен сам по себе. Но оттого, что здесь, в этом аквариуме, окончательно рушилась иллюзия о свободе личности и «гражданском обществе». Генетики ФСБ изобрели ужасные формы подавления, когда фрондирующая личность помещалась не в тюрьму, не в концлагерь, где за ней сохранялись минимальные права числиться человеком, — но заключалась в гигантскую темницу пройденных эволюционных отрезков, в казематы эволюционного прошлого, где человек вновь становился пескарем, стрекозой или лишайником. Плавающая в аквариуме Волчек была замурована в толщу эволюции, откуда не было выхода. Но она не сознавала драмы случившегося. Репетировала какую-то пьеску. Стрижайло захотелось окунуть руку в аквариум, тронуть ее голубоватые груди, чтобы узнать, сохранила ли она теплокровность, или же, подобно рыбам, имеет температуру среды обитания. Подавил в себе невольное желание. Видел, как опрокинулась автокормушка, из нее в аквариум посыпались розовые червячки. Волчек подплыла. Широко раскрыв рот, стала глотать червячков.
