— Но это невозможно! — воскликнул Стрижайло. — Это приведет к восстанию коммунистов и поддерживающего их электората. Даст Дышлову новые силы, вернет ему роль мессианского лидера!
— Для этого я вас и позвал, — Потрошков подошел к задрапированной стене и отдернул гардины. Открылась прозрачная плоскость, сквозь которую виднелась уютная гостиная с сервированным столом и двумя стульями, где все было приготовлено к обеденной трапезе. — Через несколько минут здесь появится Дышлов. Мы будем обедать, и я надеюсь, что добьюсь от него согласия на проведение этих трех ампутаций. Вы наблюдайте за нашим общением. Ибо вам, — а кому же еще? — предстоит лишить коммунистов их метафизических, сакральных основ.
В этот момент в гостиную вошел Дышлов. Стрижайло отшатнулся от прозрачной стены, боясь, что будет узнан.
— Не тревожьтесь. Нас не видно. Стекло поляризовано. Вы сможете слышать и видеть, оставаясь незамеченным.
Они смотрели, как Дышлов оглядывал комнату. Подошел к столу и тронул ложку, желая убедиться, что она серебряная. Встал перед зеркалом и сделал несколько мимических упражнений, изображая на лице строгую сдержанность, непринужденное дружелюбие, печальную снисходительность, — выбирал подходящую маску, с которой намеревался начать общение с Потрошковым. Что-то не понравилось ему в собственном лице. Приблизил его к зеркалу и стал выдергивать из ноздри волосок.
— Я пошел. Если пожелаете, можете фотографировать или записывать беседу, — Потрошков кивнул на лежащую аппаратуру и скрылся в дверях. Через минуту появился за стеклянной стеной, радостно шагнув навстречу Дышлову.
Они уселись за стол, официант с мускулатурой мастера рукопашного боя принес коктейли в высоких стаканах, закуску, состоящую из морских растений и животных. Трапеза началась, и Стрижайло мог слушать беседу.
— Должен выразить соболезнование по поводу кончины вашей почтенной матушки. Больно терять близких. Хочется в тишине и уединении пережить горе. Но тут бесконечные общественные пертурбации, всякие съезды, интриги. Вижу, как вам тяжело, — Потрошков сделал скорбное лицо, печально прикрыл глаза, всем видом показывая, как сопереживает, сочувствует, осуждает интриганов. Дышлов был тронут, почувствовал доверие к властному собеседнику:
— Видите ли, моя матушка — наивный и простой человек. Ее ранило всякое дурное слово, произнесенное в мой адрес. Злодеи сделали все, чтобы этим способом причинить ей страдание. Она умерла, увидев, как оскверняют наше родовое гнездо, глумятся над фамильным домом. Я знаю негодяя, который осуществил злодеяние. Пусть не сомневается, у меня длинные руки.
— Если вы поручите мне докопаться до истоков злодеяния, я назову вам исполнителей и заказчиков.
— Благодарю, — ответил Дышлов, отпивая глоток коктейля.
— Замечательный коктейль, не правда ли? Этот рецепт привез мне нелегал внешней разведки, несколько лет проживший в Панаме, наблюдая за движением военных и гражданских грузов через панамский канал.
— Нельзя ли узнать рецепт?
— Только для вас. Берешь триста грамм гаванского рома. Смешиваешь с двумя долями джина. Медленно взбалтываешь и, по мере смешивания, добавляешь одну долю вишневого крюшона. Ставишь в тень и выдерживаешь около трех часов. Затем выжимаешь несколько долек ананаса и по вкусу доливаешь молодой коньяк или бренди. Несколько кусочков льда с одновременным добавлением кипящего пунша способствуют образованию легкой пенки. Даешь отстояться напитку около двух часов и затем вливаешь сто грамм первосортной водки. Поджигаешь и ждешь, когда высота пламени уменьшится вдвое. Гасишь пламя, выжимая в сосуд плод манго. Немного портвейна, немного шотландского виски, три-четыре доли белого аргентинского вина. Ждешь, пока отстоится. Немного лепестков роз и ложечка меда горных пчел. Ставишь напиток на медленный огонь и доводишь до неполного кипения. Затем по вкусу шампанское, немного текилы, церковный кагор. Оставляешь на ночь у открытого окна, лучше на лунном свету. Утром, с добавлением апельсинового сока, разливаешь по стаканам, укрепляя на кромках засахаренные лимонные дольки.
— Как называется? — изумленно спросил Дышлов, осматривая драгоценный стакан и касаясь языком нежно-желтого лимонного полумесяца.
— «Коктейль нелегала».
— Мы тоже, когда жили в Козявино, солили капусту. Тоже, скажу вам, рецепт. Берешь капусту и мелко-мелко шинкуешь…
— Я знаю, — мягко перебил его Потрошков — Так мы выявляли внедренных иностранных агентов. Притворяется русским крестьянином или фермером. Прокалывался, когда спросишь его рецепт квашения капусты. Ни хрена не знает.
Дышлов испытывал облегчение. Встреча, которая вначале казалась опасной, сулила неприятности и подвохи, теперь превращалась в беседу двух друзей и гурманов, любителей деликатесов, знатоков экзотических рецептов. Самое время было перейти к анекдотам, повеселить Потрошкова.
— Слушайте, есть такой анекдот. Встречаются американский и русский разведчик. «Иван — говорит ему Джон, — Верно ли, что в ФСБ работают одни мудаки…»
— Это верно, — опять перебил Потрошков. — Теперь же, когда между нами установились доверительные отношения, я обращаюсь к вам, как к разумному человеку, гражданину своей страны, просвещенному интеллектуалу, тонко чувствующему веяния времени. Видите ли, мы собираемся отменить празднование 7-го ноября, как абсолютно неактуальный день октябрьского переворота. Собираемся предать земле прах Владимира Ульянова-Ленина, выполняя его последнюю просьбу, — похоронить, как православного, крещеного человека. И, наконец, хотим убрать с кремлевских башен рубиновые пентаграммы, заменить их сердоликовыми морскими коньками. Знаю, это может вызвать волнения среди вашего электората. Не допустите волнений, не омрачайте гражданский мир, окажитесь на высоте исторического момента…
Дышлов ошеломленно смотрел, как если бы ему в лоб, между глаз ударили кувалдой, и в выпученных от боли глазах лопнул сосуд, и красное зарево заливало остановившийся мир.
«Бычок оппозиции, — думал Стрижайло, глядя сквозь стеклянную стену. — Так вот кто забьет бычка оппозиции…»
— Вы не можете не понимать, что время компартии невозвратно прошло. Она будет усыхать, уменьшаться, превращаться в горстку сонливых отрешенных стариков, которые станут приходить на костылях в свои «красные уголки», и вы сами, в конце концов, превратитесь в директора дома престарелых, окруженного мумиями и скелетами. Я желаю вам другой доли. Обеспечу почетное отступление, при котором вы не потеряете честь, сохраните образ «красного философа», «коммунистического летописца». Займете кафедру истории в каком-нибудь известном провинциальном университете. Станете читать лекции по новейшей истории, где найдут свое место события 91-го, 93-го года. Будете писать книги, выступать на симпозиумах, ездить на международные форумы. К вам будут обращаться журналисты, как к крупнейшему эксперту. Вы избавите себя от социальных и политических поражений, которые неизбежно ждут компартию. Уважаемый мэтр, коммунистический гуру, профессор, академик, вы будете жить на красивой вилле, рядом с родовым гнездом, которое мы поможем восстановить во всем его первозданном благородстве. В России сохранятся два мемориала, — Шушенское, где в наивной простоте и целомудрии зарождался русский коммунизм, и Козявино, где русский коммунизм благородно и просветленно закрыл глаза…
