Теперь же Белосельцев не испытывал к нему антипатии. Напротив, был благодарен за то, что этот маленький изящный человек, с тяжелой, глазастой, как у бабочки, головой, милостиво согласился развлечь его и Дашу. Доверчиво, надеясь на их доброжелательное отношение, готовился показать свое сокровенное творчество.
– Как бы мне хотелось послушать, о чем они говорят, – сказала Даша. – Должно быть, комплименты друг другу. Скажите мне комплимент.
– Вы молодая, красивая и очень чуткая. Мне кажется, вы знаете так много, мне у вас хочется учиться. Вы мой учитель, а я ваш смиренный и преданный ученик.
– Вот если бы принимали меня в университет вы, а не тот ограниченный черствый сухарь, который требовал одни даты да имена князей и царей!
Им принесли вино. Официант показал Белосельцеву черную, с красно-золотой наклейкой бутылку кахетинского. Крепко, быстро ввинтил штопор. Ухватил бутыль белоснежной салфеткой. Ловко и картинно откупорил ее, показав Белосельцеву розоватую, пропитанную винными парами пробку с фирменным темным тавром. Легонько плеснул вино на дно круглого бокала. Белосельцев, следуя ритуалу, со всей серьезностью отпил терпкий душистый глоток. Удовлетворенно кивнул. Только после этого официант осторожно, словно драгоценный светильник, понес бутылку над столом. Наполнил два бокала, стряхнул на салфетку розовую, расплывшуюся каплю.
– За что мы выпьем? – спросила она, поднося круглое стекло к лицу, вдыхая витавший над бокалом аромат.
– За нечаянную радость. – Он приблизил свой стеклянный наполовину наполненный шар к ее стеклянной сфере, в которой, черно-красное, качалось вино. – Ничто не предвещало вашего появления. Жара, тоска. Москва, как пустыня Калахари. И вдруг вы, будто чистый дождь.
– Сегодня будет дождь, – сказала она, чокаясь с ним, дожидаясь, когда улетит легкий, стеклянный звук. – Я чувствую, будет дождь.
И уже несли блюда с пышной зеленью, фиолетовыми сочными травами, голубыми, воскового цвета стеблями, на которых, словно плюмажи, кудрявились душистые листья. Им сопутствовали горячие, пахнущие овечьим творогом хачапури, острые, с огненной приправой, сациви, белые, гладкие, окутанные паром и мясным духом хинкали, теплый слоистый лаваш. И где-то в глубине бархатных сумерек, на жаровнях, шипел, капал на угли розовым соком пронзенный шампурами шашлык.
– Мы видели с вами сегодня «Черный квадрат», – сказала она, держа за тонкую ножку бокал. – Мы видели сегодня ад. Я знаю, что такое ад. Мне кажется иногда, что мои детские кошмары никуда не делись, подстерегают меня. Сейчас откроется железная черная крышка, и все хвостатые чудовища, все зубатые образины кинутся на меня. Были такие дни – моя неудача, тоска, все постыло, жить не хотелось. Хотелось взойти на Крымский мост и кинуться в реку. Спуститься в метро и броситься под поезд. Так бы и случилось, если бы не вы. Вы меня выхватили из ада. Вы меня от смерти избавили. Ваш мягкий домашний халат, когда я его накинула, он был как доспех, как кольчуга, недоступные адским силам.
Вы мне платье зашили, тот лоскут, который выдрало адское чудище. Вы мой спаситель. Я вам благодарна. Пью за вас! – Она смотрела на него не мигая, поднеся стеклянный бокал к губам, и глаза ее были коричневые, бархатные, как окружающий сумрак, и в них, как и в красно-черном вине, дрожала крохотная золотая искра.
Внизу озарился подиум, залитый аметистовым блестящим светом, как ночная аэродромная полоса, когда на нее из черных небес снижается сияющий перехватчик. Ударила музыка. Раскрылся занавес. Озаренная, окруженная сиянием, вышла манекенщица. Пошла, как движется волна, нахлестывая, переливаясь, мягко и ослепительно накатываясь. Женщина, высокая, твердо и сильно ставя ноги, совершая круговые движения бедер и плеч, шла, белея высокой шеей, дыша открытой грудью, неся за собой завитки прозрачных одежд.
Все восхищенно замерли, а потом раздались аплодисменты, замерцали блицы, как бесшумные, окружающие самолет разрывы зениток. А он летел, неуязвимый, новой, совершенной конструкции, оставляя за собой слабое сияние воздуха. Женщина дошла до края подиума. На мгновение замерла, как статуя. Повернулась, открывая голую гибкую спину. Пошла. Было видно, как играют ее подвижные худые лопатки, как стеклянно переливается ткань на ее бедрах, как пузырится белая прозрачная накидка, из которой, как из пенной морской волны, она ежесекундно рождалась.
Модельер приподнялся в кресле, принимая первые цветы, улыбался, а на подиум выходили новые женщины, длинные, стеблевидные, выставляя сильные тонкие ноги.
– Я вам сказала, что сегодня будет дождь, – повторила Даша. – Я это чувствую висками и кончиками пальцев. Моя мама видит в темноте, и от ее рук распускаются бутоны цветов. Говорят, в нашем роду все женщины были колдуньи. Моя прабабушка взревновала к соседке. Во время грозы вышла на холм, направила молнию на дом разлучницы и его спалила. Она врачевала, спасала от бесплодия, определяла, кто во чреве у беременной женщины, девочка или мальчик, вызывала во время засухи дождь. Она сошла с ума и исчезла. Может быть, превратилась в ворону или в дикую кошку, но больше ее не видели.
Он допускал, что прабабка ее была оборотнем. Верил, что вечером, когда они выйдут из ресторана, пойдет дождь. Что ее появление в его жизни не случайно. Она появилась в момент, когда все силы его иссякли, и она пришла, чтобы окропить его разноцветной живой водой из фонтана. Что в ней, в ее девической неопытной душе, таится древнее, не имеющее имени знание, способное управлять ростом трав, кружением облаков, людской своенравной судьбой. И это по ее воле, повинуясь ее повелениям, выскальзывают на подиум длинноногие великолепные женщины, проносят в пятне прозрачного аметистового цвета невесомые воздушные одеяния.
– В прошлом году мы с мамой были на море. Я проснулась рано, пошла на пляж – ни души. Море белое, как молоко. Ни ветерка, ни волны. Я обратилась к морю: «Я тебя люблю! Я в тебя верю! Ты доброе, великое! Люби меня!» И море, там, где я стояла, начало легонько волноваться, плескать на меня стеклянной волной. Отвечало мне: «Я тебя тоже люблю. Ты никогда не умрешь!» А через день, ночью, случилась гроза. На меня напал ужас, ад стал приближаться. Не помню, как я встала, пошла на берег. Все грохотало, клубилось. Меня хлестало, секло. Чудовища гнались за мной. Должно быть, я на минуту сошла с ума. Кинулась в бушующее море. Но оно не приняло меня, вынесло на песок. Вы должны это знать. Вы спасли меня, но это может опять повториться.
Он спас ее, а она избавила его от немощи, уныния, непонимания жизни. Она посадила его на маленький белый кораблик, показала сияющий Кремль. Привела его в таинственный сказочный мир с разноцветным фонтаном, где качается золоченая ладья, и они полетели над ночной златоглавой Москвой. Она показала ему картины, каждая из которых была окошком в Рай, и теперь ему не страшно жить, ибо нет поражения и смерти, а есть бессмертие в непобедимом русском Раю.
Женщины выходили на подиум, напоминали обтянутые шелками абажуры и сияющие хрустальные люстры. Прозрачная, перетянутая обручами ткань, и внутри, как легкое пламя, светится сиреневая или розовая женщина. Высокая гибкая манекенщица – и на ней, от головы до пола, сверкающие подвески, бриллиантовые нити, лучистые гирлянды. Ее ноги, бедра и грудь окружены алмазным сиянием.
