Перед входом в зал она скинула туфельки и вошла босая, как входят в храм. Туфельки остались стоять у порога, а легкие босые стопы заскользили по чистому полу.
– Я люблю Петрова-Водкина. Мне кажется, он не умер, а все еще живет среди нас. Наблюдает за тем, как мы любуемся его живописью. Во всяком случае, он верил в бессмертие.
Эти ее слова поразили его. Он почувствовал нечто подобное, когда приблизился к первой картине и стал всматриваться в ее синеву. Даша неслышно подошла босыми стопами и, угадав, произнесла вслух его мысли.
Среди синих речных разливов, на берегу бескрайней русской реки, истекающей из Мироздания, на высоком русском холме, что выше Гималаев, откуда видны отдаленные пространства Вселенной, сидит русская женщина с чудным младенцем. Мать Мира, его хранительница, Берегиня, среди серебряных русских изб, в которых обитают спокойные сильные люди, знающие о Рае Небесном. Россия, с ее волей и ее красотой, с ее таинственной дивной лазурью, и есть преддверие Рая, указует на вечную жизнь, на течение вечной реки, у которой поселился народ, из которой пьет светлоликая русская Мать, питающая грудью младенца.
Так понимал он картину, где верящий русский художник поведал о существовании Рая. Долго не мог оторваться от цвета, который бывает в мартовских голых вершинах, которым на иконах пишутся крылья ангелов, который темными волшебными струями растекается в русских северных реках.
– Я повезу вас к себе на Оку, – сказала она. – Там у нас дача. Вода такого же синего цвета.
Он не ответил, но радостно и удивленно подумал: она верит в продолжение их отношений, в возможность их совместной поездки. И еще – река Княжая, текущая среди холмистых полей, должна быть такой же чудесной синевы.
Белесые южнорусские горы. Красногвардейцы идут в атаку. Легкие тучки шрапнелей. Комиссар убит наповал. Упала на землю винтовка. Отряд удаляется, штурмует село. Друг комиссара оглянулся в последний раз. Нет времени подойти и проститься. Последний бой отделяет бойцов от Рая. Последние праведники падают на русскую землю. В Раю они все сойдутся, все обнимут друг друга. Комиссар, офицер и юнкер. И Ангел над каждым зажжет золотое сияние.
Эта картина атаки была не батальной сценой, а житием святого, поправшего смертию смерть. Русский воин, возмечтавший о Рае, отдал душу за други своя и обрел свое место в Раю. Отряд, в обмотках, шинелях, под тучами дикой шрапнели, уходит на небо. Смысл бытия – в стремлении к небу, в обретении русского Рая, где пуля обратится в свечу, рана – в алую розу, шинель – в белоснежную ризу.
– Вы – военный? Не знаю, почему я решила. В вашем доме нет ничего, что выдавало бы в вас военного. А сейчас, когда вы смотрите на картину, я вдруг решила.
– Как-нибудь я покажу вам мой генеральский мундир. Вы наденете не мой махровый халат, а генеральский китель. Он вам будет к лицу.
– Вот видите, я угадала!
Она угадала его тайные тревоги и муки и привела сюда, в белоснежный зал, где висят картины, каждая из которых есть окошко в Рай. Из этих окон льются в зал таинственные светлые силы, соединяющие бренную жизнь с той, что откроется после смерти. Она, Даша, подвела его к этим окнам, откуда сквозь бирюзово-синие, розово-белые шторы веет дуновение райских садов.
«Спасибо тебе», – подумал он, глядя, как бесшумно перебегают ее легкие босые ноги. Следовал послушно за ней.
Красный конь врезается в синие воды. Наездник золотой и волшебный. Повод отпущен. Синева ослепительна. Волшебные очи наездника. Ярые очи коня. Каждая мышца всадника звенит, как золотая струна. Могучие мышцы коня гудят, как алый колокол. Россия бессмертна. Синева бездонна. Жизнь начинается на земных зеленых лугах и уходит в луга небесные. Судьба начинается на земных озерах и реках, погружается в лазурь бесконечную. Радость мира. В центре Вселенной – Алый Конь. В центре мироздания – русский Отрок, взлетевший на спину Коня.
Так чувствовал он любимую с детства картину. Всю жизнь он скитался по чужим пространствам и весям, искал разгадку мира на полях мировых сражений, в храмах у чужих алтарей, в каменных лицах чужих богов. А отгадка – здесь, в этом чистом прохладном зале, куда она его привела. Поставила перед русской картиной, на которой – красный конь, золотой прекрасный наездник. Указала – здесь отгадка, в России. Здесь Рай и бессмертие. Жизнь вечная.
Он слышал, как с легким стуком приближаются ее босые стопы. Сейчас она подойдет, возьмет его за руку, они перешагнут деревянную раму, словно низкие прясла, и пойдут по зеленому лугу к лазурной воде, по которой бежит стеклянная волна от коня. Он, молодой, исполненный сил, золотой, как слиток, сидит на горячей конской спине, плывет в сияющих водах.
– Мне кажется, красный конь – это сам художник. А всадник у него на спине – это его судьба! – сказала она. И он испугался того, что услышал. Подумал, эта юная женщина, почти еще девочка, знает больше него. Появилась с ним рядом, чтобы передать ему огромное знание. И он либо примет, прозреет, либо пропадет в слепоте.
Они переходили из зала в зал. Его впечатление от картин усиливалось. В простых деревянных рамах, наполненные перламутром, где преобладало синее, золотое и алое, они являлись окнами, сквозь которые был виден райский мир. Русские художники, как ангелы, имели вход в этот мир. Рассказывали земным обитателям, как он устроен, какого цвета райское небо, как выглядят райские кущи и кто они, эти праведники, снискавшие райскую жизнь.
У картин Гончаровой, на которых изображались труды людские, он испытал счастливое озарение, догадавшись, что эти труды совершаются не на земле, а в Раю. Рыбаки, гребущие в лодке, толкающие ее темными веслами, кладущие на дно серебряные рыбины, плыли по райским водам, держали в руках райских рыбин, и ветлы, стоящие по берегам, были неземного сиреневого цвета, ибо соки, бегущие в их корявых стволах, были светящиеся соки вечной жизни, неподвластные тлению.
Собиратели хвороста, согбенная старуха и отрок, среди серо-белой зимы, с пучками заиндевелых прутьев, собирали этот хворост в райском лесу, о чем говорили высокие, усыпанные белыми морозными звездами деревья. И если раздвинуть их замороженные хрупкие кроны, то среди этих огромных чудных снежинок увидишь райскую птицу.
Сбор урожая, которым на полях были заняты крестьяне с серпами, проходил в Раю, ибо только там был возможен этот золотой, тяжелый, теплый воздух, наполненный ароматами осенних цветов, перезрелой пижмы, горькой темной полыни. Только там были возможны тяжелая синева бабьих сарафанов и красный огненный цвет мужицких рубах. Нагруженные снопами телеги мерно скрипели, обода деревянных колес утопали в нагретой пыли, и житница, куда свозили снопы, была житницей Рая, и снопы, похожие на церковные золотые шатры, были урожаем, собранным Господом Богом.
Собирание яблок с отягченных темно-зеленых деревьев, к которым тянулись женские руки, розово-смуглые от загара, хватали плоды, горящие, как фонари, и ладонь, ухватившая яблоко, светилась мягким золотом, словно держала лампаду, – этот сбор совершался в райской роще праведниками, всю земную жизнь скитавшимися по войнам, закрывавшими глаза убиенным, целующими последним поцелуем уста раненых и смертельно больных. Это он, Белосельцев, подставляет ладонь золотому яблоку, висящему, как светило, среди синей листвы. Это он кладет сорванный плод в корзину из прутьев, и яблоко светится в глубине, как таинственное светило.
