– Борьба, которую вы ведете, требует организации особого рода, – Хлопьянов оглядывал кабинет, люстру, ералаш на столе, укромные уголки, в которых мог притаиться «жучок». – Конспирации особого рода. Иначе это не борьба, а игрушки, и неизбежно поражение, неизбежна кровь. Я пришел, чтобы через твою газету сделать сенсационное заявление. Не могу сейчас открыть его содержание, потому что те, за окном, его услышат. Твоя жизнь будет подвергаться угрозе.
– Моя жизнь и так подвергается угрозе, – сказал Клокотов. – И жизнь профессора, после того, как он сделал выбор, выступил в нашу защиту.
– Я действительно сделал выбор, – сказал Кириевский. – Я долго ждал, скрывал мои убеждения, испытывал страх. Но потом понял, что больше не могу бездействовать, и примкнул к тем, кто сопротивляется злу. Что толку, если я могу уцелеть, а Россия погибнет. Пусть погибнем мы, а Россия выстоит. Я обратился к духовнику, и он благословил меня. После этого я стал защищать на судах русских писателей, патриотических военных, обездоленных соотечественников. На мой дом однажды уже было совершено нападение. Под дверь подбросили мешок с окровавленными костями. Но я преодолеваю страх и с молитвой продолжаю помогать патриотам.
Он говорил просто, без пафоса, слегка улыбаясь. Лицо его сохраняло веселость. Своим галстуком-бабочкой, кружевной рубахой он походил на музыканта симфонического оркестра.
– Итак, вернемся к нашим судебным делам, – сказал Кириевский, – Главный наш козырь, который мы выбросим напоследок, – это документы с виллы номер пять. Вам удалось добыть документы?
– Я вам потом расскажу, – Клокотов указал на окно, за которым притаилась машина. – Мне их вот-вот доставят.
Хлопьянов вдруг испытал помрачение, словно его толкнули с откоса, и он летит в черную твердую воду, чтобы удариться о нее и пропасть.
– Я тоже бывал на вилле!.. Есть более страшные тайны!.. Я могу рассказать!.. Будет сенсация!.. Пусть я взорвусь, но взорву и мерзавцев!..
Он торопился сказать, торопился уговорить Клокотова. Но тот властно остановил его, кивнув головой на окно:
– Не здесь! Не сейчас!.. Мы едем на суд. Хочешь, поедем с нами… После суда уединимся, и ты все расскажешь!
Он поднялся и увлекая за собой профессора и Хлопьянова, направился из кабинета.
– Тут вам икону прислали, – секретарша остановила Клокотова, указала на сверток. – Старец приходил, сказал, что она чудотворная.
– Потом, – сказал Клокотов. – После суда. И приготовь к нашему возвращению какую-нибудь трапезу!
Они подъехали к зданию суда, обшарпанному, с обвалившейся штукатуркой. Перед входом толпился народ, – невзрачно одетые старухи, пожилые мужчины, своими темными лицами похожие на путейцев, утомленного вида дамы, какие-то девицы в полувоенной униформе с портупеями, несколько бородатых казаков с позументами, рослые парни в камуфляже. Некоторые держали плакаты с требованием оставить патриотическую газету в покое. У других в руках были самодельные картинки, где горбоносые толстогубые банкиры уселись плотными задами на кремлевские стены. Толпа зашевелилась, загудела, когда Клокотов выходил из машины. Устремились к нему, аплодировали, старались коснуться рукой. А какая-то женщина, немолодая, с темными кругами у глаз, схватила Клокотова за руку и поцеловала.
– Держитесь, не уступайте!
– Если закроют газету, как мы жить будем?
– Доживем до дня, когда их судить будем!
– Этого президента на скамью подсудимых!
– Судьи подкупленные!
– Все равно мы их одолеем!
Издали наблюдали за ними милиционеры с рациями. Стоял зарешетчатый фургон, в котором развалились, вытянули руки и ноги вооруженные бойцы ОМОНа. Выглядывала сквозь стекло острая морда овчарки.
По грязной лестнице они поднялись в зал суда, нечистый, душный, уставленный ободранными лавками, с возвышением, на котором помещались три судейских кресла. Все в этом зале носило следы запущенности, бедности, скверны. Все было заляпано, поломано, размещено кое-как. И только стальная клетка, в которую привозили убийц и растлителей, была новая, свежевыкрашенная.
– Вот тут наше место ответчика, – Кириевский располагался за маленьким боковым столиком, раскладывал бумаги, книгу кодекса, вырезки из газет. – Оппоненты наши задерживаются.
Зал между тем заполнялся. Заступники газеты занимали ряды, громко и страстно переговаривались, обсуждали политические новости, бранили президента и «демократов». Разворачивали транспаранты. Взмахивали красными флагами. Кто-то достал икону. Кто-то прижал к груди номер свежей газеты. Это напоминало рать, поднявшую свои стяги и прапоры, поджидавшие неприятеля.
– Батюшку, батюшку пропустите!
Хлопьянов устроился в первом ряду среди говорливых стариков и неугомонных взбудораженных женщин. Увидел, как в зал входит отец Владимир в бархатной теплой скуфейке, с серебряным крестом на груди, с потертым саквояжем. Все присутствующие, и те, кто размахивал красными флагами, и те, кто держал портретики Ленина, встали, приветствуя священника. А тот благословлял профессора и Клокотова, поочередно наклонивших головы, рассыпал над ними мелкие воздушные крестики.
– Помолимся Господу, да ниспошлет на нас мир и благословение!.. И да дарует праведным обретение истины и благодати!.. И взыщет с нечестивцев!..
Отец Владимир раскрыл саквояж, где хранились принадлежности, необходимые для молебна. Извлек маленькую, в бархатном переплете книгу, банку с водой, кисть на длинной рукояти. Прочитал молитву, а затем обмакнул кисть в склянку и начал кропить зал. Брызгал прохладные длинные капли на профессора, на Клокотова, на болельщиков и радетелей, на красные флаги, на бумажные иконки и портретики Ленина. Отдельно, несколько раз окропил судейские кресла, оставив на стене росистый след. Углядев Хлопьянова, опустил в знак приветствия веки, метнул специально в него веер брызг. Хлопьянов почувствовал, как промокла у него на груди рубаха и текут по лицу щекочущие капли.
Появились истцы – представители министерства печати, желавшие закрыть крамольную газету.
Длинный, носатый, похожий на жирафа, с выступающей нижней губой адвокат, имевший, как сказал Кириевский, репутацию виднейшего в еврейских кругах. Дамочка, острая, колючая, с круглыми, по-птичьи тревожными глазами. Господин в вельветовом волглом костюме, с испитым лицом, на котором под разными углами лежали морщины и лиловые тени.
Их появление вызвало ропот и недовольство зала.
– Вот они, аспиды!
– Миллионеров защищаете?
– Сколько они вам, гадам, платят?
– Стыда нет!
– Сионисты проклятые!
Зал гудел, размахивал транспарантами, вздымал кулаки. В дверях появились милиционеры, что-то передавали в портативные рации.
– Друзья мои, – обратился Клокотов к залу. – Очень прошу, сдерживайте свое справедливое негодование! На их стороне сила, а на нашей правда! Чтобы сюда не ворвался ОМОН с овчарками, давайте придерживаться правил! Не задевайте этих господ, дайте им спокойно усесться!
