– А если бумаги найдутся? – поинтересовалась я, вспоминая
картонные ящики со свастикой на крышке.
– Тогда, естественно, начнутся выплаты, – вздохнула Ираида
Алексеевна, – только Горнгольц был таким жутким местом, что в живых остались
единицы. Там ставили медицинские эксперименты на людях.
Я кивнула.
– К нам за последние годы обратился лишь один человек, –
продолжала Ираида Алексеевна, – очень, честно говоря, было его жаль. Показывал
номер на руке, протез. Ему немцы ногу отняли. Но сделать-то ничего нельзя. Ну,
предположим, я отправлю его документы, так в Германии мигом бумаги завернут –
немцы жуткие бюрократы.
– Не помните, как звали этого человека?
– А зачем вам? – удивилась Ираида Алексеевна.
– Хочу сделать с ним интервью, – ответила я, – наши дети
должны знать, что представлял собой фашизм, а то кое-кто из школьников начал
считать Гитлера чуть ли не героической личностью, хотевшей освободить мир от
чумы коммунизма.
– Да уж, – покачала головой Ираида Алексеевна, – в учебниках
сейчас такие глупости пишут! Очень правильная мысль пришла вам в голову. Вот на
днях я решила помочь внуку сделать уроки…
Продолжая возмущаться школьными пособиями, она крутанулась в
кресле, вытащила с полки тонюсенькую папочку и открыла ее. Внутри лежал всего
один листочек.
– Пишите. Ладожский Герман Наумович, улица Викторенко, дом
сто семьдесят девять.
– Он еврей? – удивилась я. Ираида Алексеевна пожала плечами.
– Нас национальность не волнует, хоть эскимос. Если бумаги в
порядке, деньги выплатят.
– Вы меня не так поняли. Каким образом он мог выжить в
лагере? Ведь фашисты убивали евреев сразу.
– Понятия не имею, – пробормотала Ираида Алексеевна, –
ухитрился как-то, а может, ему просто повезло.
Глава 27
Желание побыстрее узнать правду заставило меня опрометью
кинуться по указанному адресу. Телефона Германа Наумовича у Ираиды Алексеевны
не было, старик обращался в комитет год тому назад. Двенадцать месяцев – очень
большой срок для пожилого человека, вполне вероятно, что Ладожского уже нет в
живых. Но я летела на улицу Викторенко как на крыльях. Сейчас, когда я в двух
шагах от разгадки, судьба не может быть со мной жестока! Господи, сделай так,
чтобы Герман Наумович сейчас в полном здравии смотрел телевизор!
Чем ближе я подбегала к нужному дому, тем сильней колотилось
сердце, и оно чуть не выпрыгнуло из груди, когда я увидела совершенно
неприметную пятиэтажку из красного кирпича.
На трясущихся ногах я добралась до последнего этажа,
надавила на звонок, услышала тихое пощелкивание и испытала горькое
разочарование. На пороге возник мужчина, едва достигший шестидесятилетия. На
хозяине был спортивный костюм, и ног у него оказалось две. Седина едва тронула
волосы мужика, а может, она была просто плохо заметна на соломенно-желтой
шевелюре. Голубые глаза смотрели приветливо.
– Вы к кому? – голосом, лишенным старческого дребезжания,
спросил он и склонил голову к левому плечу.
– Германа Наумовича Ладожского можно увидеть? – мрачно
спросила я, в ответ ожидая услышать: «А он скончался».
Но мужчина неожиданно улыбнулся, обнажив белые крепкие зубы,
и заявил:
– Такая красавица, и ко мне! Не верю своему счастью! Его
глаза взором опытного ловеласа ощупали мою фигуру. Я растерялась и сморозила
глупость:
– Но у вас должна быть только одна нога!
– Так вы представитель ВТЭК? – хмыкнул Герман Наумович. –
Пришли посмотреть, не отросла ли у меня конечность? Душенька, я понимаю,
конечно, что инвалиды должны проходить освидетельствование, государство не
может платить всем повышенную пенсию и давать льготы, от туберкулеза или
онкологии можно вылечиться, но, согласитесь, это же глупо, осматривать того, у
кого нет ноги! Да не вырастет она никогда!
Быстрым движением Ладожский задрал брючину, и я увидела
протез с ремнями, обхватывающими культю.
– Убедились? – прищурился Герман Наумович. – Ай-яй-яй! Зря
не верите дедушке!
– Ну, на дедушку вы мало похожи, – засмеялась я. Герман
Наумович приосанился.
– Это точно! А все почему? Ответ прост – люди моего возраста
проводят большую часть времени у врачей, пьют горстями таблетки и надеются, что
они вернут молодость. А я категорический противник всех медицинских препаратов
и предпочитаю в свободное время заниматься спортом: бегать вокруг дома, зимой
кататься на лыжах, летом на велосипеде. И вот результат! Хоть сейчас на
Олимпийские игры. Но кто вы, прелестная незнакомка?
– Разрешите представиться: Виола Тараканова, журналистка,
мне поручено взять у вас интервью, а еще могу обрадовать вас радостной вестью.
– Какой? – удивился Герман Наумович.
– Обнаружен архив Горнгольца, правда, частично, но надеюсь,
теперь вы сумеете найти все необходимые для получения компенсации документы.
Боюсь только, не сразу, он лежит в хранилище «Подлинные документы», но пока о
нем никто не знает.
– И правда, отличная новость! – воскликнул Герман Наумович.
– Деньги никогда не бывают лишними! Но почему вдруг ваше издание решило
обратить на меня внимание? Я самый обычный человек, абсолютно ничем не
примечательный – не писатель, не актер, не политик, просто скромный химик.
– Можно мне войти?
– Душенька, простите старого дурака, – воскликнул Герман
Наумович, – держу такую прелестную нимфу на пороге. Совсем ума лишился! Кстати,
у меня имеются совершенно восхитительные пирожные! Только не отказывайтесь, не
говорите про диету! Вашу очаровательную фигурку невозможно испортить. Идите
сюда, да не снимайте, бога ради, туфельки, вы попали в берлогу старого
холостяка, которому совершенно наплевать на чистоту полов.
Как все ловеласы, Герман Наумович любил пококетничать.
Кухня, куда меня в конце концов привели, выглядела безупречно. Идеально чистая
плита с мойкой и до блеска вымытый линолеум. Скорей всего, Герман Наумович,
назвавшись холостяком, слегка лукавил. Может, у него в паспорте и нет штампа,
но на этой кухне готовит женщина. Ведь кто-то подобрал хорошенькие прихваточки
в тон розовым занавескам и расставил повсюду керамические фигурки зайчиков,
кошечек и собачек.
Получив чашечку отлично сваренного кофе, я осторожно
спросила:
– Вы хорошо помните Горнгольц?
– Такое не забудешь, – воскликнул Герман Наумович, – я попал
туда пятнадцатилетним парнишкой!
