– Я вас поведу в Белый дом, – Ухов кивнул полями шляпы на бело-туманную громаду дворца, окруженного вялым колыханьем толпы. – Вы увидите напряжение борьбы и включитесь в нее. Там есть наше радио, ваши слова к народу будут услышаны. Оттуда вы отправитесь в Кремль и скажете этим преступникам, чтобы они сложили оружие. Их время прошло. Мы посмеемся над ними, отпустим на пенсию и оставим в покое. А иначе – мы их уничтожим!
– Я как раз собираюсь пойти в Белый дом.
– Мы присутствуем при сотворении новой истории. Участвуем в историческом творчестве. Мертвечина уходит, а новое, могучее побеждает. Мы, предприниматели, бросили клич: «Все для новой России!» Как Минин и Пожарский, мы соберем свои миллионы, кинем под гусеницы танков, и те остановятся. Развернут свои пушки и станут долбить по Кремлю, где засели преступники.
Белосельцев смотрел на трепещущие морщины Ухова, и в этих щупальцах бился пойманный город. Каждая морщина протянулась по проспектам и улицам, залегла в концентрические кольца. Пойманный город корчился, его переваривали, спрыскивали едкими соками, размягчали мутными ядами. И следовало пустить по улицам танки, чтобы траки раздавили коричневые щупальца, освободили плененный город.
– Надо удержать события в рамках политического процесса. Ужасно, если прольется кровь, – произнес Белосельцев.
Глаза под шляпой остановились, сузили диафрагму. Сделали моментальный кадр.
– А что так бояться крови? Россия стоит на крови праведников, – усмехнулся Ухов. – Только то и останется жить в истории, на что капнет кровь… Прощаюсь с вами, Виктор Андреевич. Сходите в Кремль и скажите им про веревки!
Он отвернулся к лакированному грузовичку, стал поторапливать молодцов. Те кинули на баррикаду разорванные картонные ящики и пустые пивные бутылки, погрузились в автобус и все вместе укатили прочь от баррикады, которая отдыхала, окутывалась сладкими табачными дымами, чмокала и сосала пиво. Белосельцев поймал последнюю фразу про кровь. Прозорливый Чекист был прав – враг терял бдительность и рассудок. Был готов к пролитию крови.
Белосельцев подошел к Белому дому, к высокому ступенчатому парапету, на котором разрозненно, редко слонялись люди, собираясь в небольшие группки. О чем-то спорили, кого-то клеймили, кого-то призывали на помощь. В одной группе неразборчиво и надсадно гремел мегафон. Над другой развевался трехцветный флаг. Белый дом с мраморным огромным фасадом, хрустальными окнами, золотым циферблатом на башне величаво и отрешенно смотрел на туманную реку, словно тяготился наполнявшими его обитателями. Белосельцев раздумывал, как, под каким предлогом проникнуть в громадное здание. На каком подъезде легче пройти сквозь посты охраны и в лабиринтах и коридорах дворца отыскать Истукана, добиться с ним встречи.
Он подымался по ступеням наверх к центральному подъезду, и у гранитных, грубо отесанных стен увидел танки. Их было несколько, прорубивших на асфальте насечки, вставших на въезде, повернувших пушки вдоль фасада, мимо дворца, к мосту. Вокруг танков собралась молодежь, расхаживали автоматчики. Белосельцев подошел к ближнему танку, увидел сидящего на броне могучего прапорщика, а внизу – облокотившегося на корму офицера в погонах полковника, с лицом, похожим одновременно на молот и наковальню, – тяжелый подбородок, крутые скулы, приплюснутый нос, оспины, словно маленькие кратеры на снимках луны. «Полковник Птица», – узнал Белосельцев того, кто спустился на парашюте во время маневров, бежал в противогазе к площадке, где разместился Главком, содрал с головы очкастую резину, открыв потное красное лицо, напоминавшее огромный помидор, выращенный в кубической банке. Часы в золоченом тяжелом корпусе, командирский подарок Главкома, красовались на запястье военного.
– Полковник Птица, не так ли? – Белосельцев приветствовал офицера кивком. Тот всматривался, щурил холодные злые глаза, выпячивал нижнюю губу, еще больше утяжелявшую подбородок. – Я был на площадке, у белорусского хутора, когда вы десантировали дивизию. Главком назвал вас гроссмейстером победы, и вы так напугали противника, что тот вынужден был сделать ход конем.
Полковник, кажется, вспомнил Белосельцева. Глаза его чуть потеплели, и нижняя губа слегка убралась, оставив на лице выражение тяжелой усталости.
– Какая обстановка? Не боитесь истребителей танков? – Белосельцев кивнул на группки людей, сновавших вокруг машин.
– Истребители танков не здесь, среди этой шушеры. А там, где красные башни. Одним телефонным звонком могут дивизию положить. Что и делают с нами, дураками, несколько лет подряд… Столбенский!.. – он повернулся к прапорщику. – Ты почему не на рации?.. Нет ли какого дурного приказа?
– Все дурные приказы отданы, товарищ полковник, – нагло и весело ответил могучий прапорщик, ходивший, по-видимому, в любимцах у командира.
– Ты на время смотришь? Нюру пора выгуливать. Сам, небось, вылез на свежий воздух, а ее заставляешь в броне печься. Давай выводи на прогулку.
Прапорщик по-медвежьи мощно и мягко метнул свое тело в люк. Повозился в глубине танка. Вылез из железной берлоги, осторожно вынося на свет картонную коробочку с просверленными отверстиями и какой-то штырек, закрепленный в подставке. Установил штырек и подставку на броне. Осторожно раскрыл коробку и, действуя грубыми, толстыми пальцами, извлек из коробки живое, трепещущее лапками существо.
– Нюра, Нюра, ну погоди, ну потерпи… – приговаривал прапорщик, оглядывая со всех сторон существо, дуя на него толстыми губами, словно сдувал пылинки. Существом оказалась большая черно-синяя жужелица с пупырчатым панцирем, на котором играл радужный отсвет, будто термическая радуга. Белосельцев знал – такие жужелицы водились в полупустынных предгорьях Средней Азии. Внезапно переползали тропу, застывая на горячей земле, словно темная капля металла, упавшая с неба.
Все так же ловко и точно, несмотря на толщину своих зазубренных грязных пальцев, прапорщик накинул на грудку жука нитяную петельку с поводком. Другой конец с такой же петелькой надел на штырек. Отпустил жука на броню, и жужелица, часто перебирая лапками, натянула поводок, побежала по кругу, быстро, привычно, безостановочно, как вокруг коновязи. Полковник и прапорщик, сблизив свои грубые лица, зачарованно смотрели на бегущего жука, вовлеченного в бесконечное круговое движение, словно часовой механизм.
– Наша Нюра, почетный десантник, сержант сверхсрочной службы, кавалер ордена Боевого Красного Знамени, отличник боевой и политической подготовки, дочь полка, – полковник Птица, шевеля одутловатыми губами, обнажая крепкие желтые зубы, взирал на насекомое, и в его сиплом голосе чудилась странная нежность. – Состоит на довольствии. Совершила тридцать прыжков с парашютом. Награждена почетной грамотой Верховного Совета Азербайджана.
Белосельцев не удивился, увидев жужелицу. В боевых колоннах нередко держали собак и кошек, иногда петухов, иногда живых кроликов. В Афганистане он видел варана, посаженного на поводок, которого солдаты держали в бэтээре. Забирали на операции, на перехват караванов, на столкновения в кишлаках и ущельях. Животные приносили удачу, берегли от смерти, были подобием тотемного зверя, которому поклонялись солдаты.
