Второй молодой инженер со странной фамилией Тараканер, был темноволос, с колючими черными усиками под длинным язвительным носом. Его ироничные глаза и насмешливые губы постоянно двигались, не пропуская комических элементов разговора, в которые он, подсмеиваясь над своим взволнованным другом, впрыскивал легкие струйки иронии. На мизинце он вырастил длинный ноготь, которым ловко ковырял арбуз. Аналогом этого ногтя была ирония, которой он поддевал своего романтического сослуживца.
– Понимаете, – обращался к Белосельцеву Митяев, отыскав в нем чуткого слушателя, морща свой веснушчатый нос. – За техническим, машинным, ракетным Космосом всегда просматривается Космос духовный, религиозный. Ракетчики, все, кто связан с баллистикой, с орбитальными полетами, по-своему религиозные люди. Они, если угодно, касаются Бога. Я это чувствовал много раз, когда принимал участие в пусках. Ракета уходила в звездное небо, сама как яркая лучистая звездочка, и мне казалось, что я переношусь вместе с ней в иные миры. Солдаты, которые оснащали ракету топливом, и она покрывалась белым инеем, писали на этой пушистой шубе: «Таня», – будто направляли в небо свое молитвенное послание…
– О чем послание-то? – ехидничал Тараканер, поддевая ногтем арбузную семечку. – О том, что в магазинах колбасы не достать? Что очереди за любой морковкой? Давайте сначала обеспечим народ колбасой, а потом уж и в Космос полезем.
– Да отстань ты со своей колбасой! – раздраженно отмахивался Митяев, огорчаясь тому, что ему мешают изложить сокровенное. – Видите ли, – он снова обращался к Белосельцеву, чувствуя в нем единомышленника, – среди наскальных изображений мы можем найти образ Бога в скафандре. Бог явился на землю в скафандре. И вознесся на небо в скафандре. Гагарин – это Бог. У нас много талантливых инженеров, но, к сожалению, мало философов. Нам нужен философ, который осмыслил бы Гагарина как Бога, а наше стремление в Космос как религиозный порыв.
– Вон ты в Космос стремишься, а за границу, даже в какую-нибудь паршивую Болгарию, поехать не можешь. Партийные и кагэбэшные дяденьки не пущают. Дайте мне сначала съездить в Париж, а уж потом я решу, отправляться мне в Космос или нет! – Тараканер язвительно двигал носом, смешно топорщил усы, и было видно, что ему нравится дразнить сослуживца.
– Да пропади он пропадом, твой Париж! – выходил из себя Митяев. – Да я лучше в Ярославль поеду. Он во сто крат прекраснее твоего Парижа! – И снова обращался к Белосельцеву: – Понимаете, вся наша русская история – войны, революции, восстания, освоение Сибири, книги великих писателей, оперы и симфонии наших замечательных музыкантов – это вопрос, который мы из века в век задаем Космосу. И ждем, что вот-вот получим долгожданный ответ. Завтра мы запустим «Буран», без людей, с одними автоматами. И это будет похоже на то, как Ной со своего ковчега посылал голубя в надежде на то, что тот принесет ему из океана зеленую ветку.
– Смысл жизни, брат, в том, чтобы получить командировочные и полевые, добавить к десятилетним накоплениям и купить наконец подержанный «Запорожец». Я его обязательно покрашу в белый цвет и напишу: «Буран». Тоже буду пускать в автоматическом режиме, потому что человеку в нем, даже советскому, ездить невозможно, – подхихикивал Тараканер, радуясь тому, что глаза Митяева начинают темнеть от гнева. – Что ты можешь мне возразить, о философ?
– Ты жалкий пошляк и скучный потребитель, – огрызался на него Митяев. И продолжал излагать Белосельцеву свою мистическую теорию: – Не будем исключать того, что завтра, когда «Буран» облетит землю и доставит ценнейшую информацию, от которой будет зависеть судьба нашего марсианского проекта, в его грузовом отсеке мы отыщем послание из Космоса. Драгоценный ларец, в который будет помещен белоснежный шелковый свиток. На нем золотыми чернилами будет начертан план Рая, образ Божественного престола, как об этом рассказывается в Священном писании. Мы прочитаем послание и найдем наконец ответ – зачем Земля, зачем человечество, зачем человеческая история с ее порывами в беспредельность.
– А что, если завтра, когда произойдет приземление, ты заглянешь в «Буран» и найдешь в нем одних тараканов? И это будет посланием из Космоса? Ответом на твои извечные вопросы? – Тараканер язвил, искушал, хитро блестел глазами, смешно топорщил черные усы, сам чем-то напоминая таракана.
– Какой ты ракетчик? Какой космист? – вознегодовал Митяев, гневно светя бирюзовыми глазами на мучителя, осквернявшего своим скептицизмом его религиозные верования. – Ты… ты… Таракашка!.. Таракан – твой тотемный зверь, и ты сам – отвратительный тараканище!
Тараканер не обиделся, а словно ожидал этот взрыв возмущения. Полез в дорожный баул. Извлек спичечный коробок. В коробке что-то тихо шуршало. Он приоткрыл крышку, и оттуда высунулась черная тараканья головка с подвижными усами, передние цепкие лапки. Тараканер ловко засунул насекомое обратно, закрыл коробок, прислушиваясь к скрипу и шороху.
– Да, я таракан, тараканище!.. Дважды таракан Советского Союза!.. Лауреат тараканьей премии!.. Живу в городе-герое Тараканограде, на улице Двадцати восьми тараканов-панфиловцев!.. Моя жена – княжна Тараканова!.. В Афганистане у меня был друг – Тараки!.. Этот таракан – мой родственник, мой брат, мой парторг!.. Мой собутыльник, наперсник, наложник!.. Он – моя социалистическая Родина, мой соцреализм, мое светлое будущее!.. Он – мой «интернациональный долг» и «ограниченный контингент»!.. Он – моя «перестройка», мой «общий дом», мое «ускорение»!.. Моя «демократизация и гласность», «социализм с человеческим лицом». Он – День Победы и день Восьмого марта. Он – «наше знамя боевое», он – «нашей юности полет»!.. Он – Курчатов, который работал в «шарашке», и Юрий Гагарин, который разбился по пьянке!.. Он…
– Молчать! – страшно закричал Митяев. Они стояли один против другого, яростные, ненавидящие. Белосельцев поднялся и ушел с тяжким чувством неизлечимой, поразившей их всех болезни. Вслед ему беззвучно хохотал красным ртом арбуз, скалил черные зубы.
Неприятная встреча была начисто забыта утром, когда его отвезли на наблюдательный пункт, откуда велось управление пуском. Сквозь прозрачные бронированные стекла был виден далекий старт с белой, набухшей почкой ракеты. Так издали, сквозь чудную дымку, смотрится неразличимый, напоминающий лебедя храм Покрова-на-Нерли. Смысл этой голой, бездарно плоской степи был в ракете, придающей двухмерному лысому пространству божественную вертикаль. За пультами, экранами, индикаторами сидели испытатели, слушая таинственную, им одним понятную электронную музыку. Ракета и пристыкованный к ней челнок жили, дышали, думали. Напрягали мускулы, пульсировали внутренними органами, готовясь к гигантскому прыжку в мироздание. Испытатели прослушивали эти пульсы, дрожание каждой металлической клеточки, каждой пластинки титана. Исследовали все суставы и мускулы ракеты, давление в сосудах и в сердце, составы газов и жидкостей, температуру кожи и внутренней полости.
Появление Белосельцева вызвало поначалу недовольство собравшихся здесь генеральных и главных конструкторов, министров, генералов-ракетчиков. Белосельцев ощутил их неприязнь, отчужденность. Понял ее как суеверный страх перед чужим и непосвященным, кто своим появлением может принести несчастье. Так женщину не пускают в алтарь, страшась исходящей от нее скверны. Но Профбосс, услышав ропот, вступился за Белосельцева:
