Они перевалили холмы, оставив за спиной белесое пепелище с волнистой бороздой на песке – след от прошедшей колонны. С вершины увидели редкий лесной массив с прогалами, похожий на плешивую шкуру. Из этого грязно-зеленого войлока, из чахнущих от безводья деревьев донеслись два гулких металлических выстрела, должно быть, из базуки, и длинное эхо потянулось размытой металлической полосой. Звуки выстрелов изменили царящее в колонне настроение. Не взбодрили людей, а растревожили их и вспугнули. Солдаты тревожно вглядывались, остановившись, топтались на вершине. Офицеры хриплыми от жажды голосами понукали солдат, гнали их в долину. Людская масса без строя, валом стала сползать вниз. Белосельцев чувствовал, как набивается в башмаки горячий песок и натертым стопам невыносимо горячо. Но не было возможности остановиться, вытряхнуть песок. Сзади напирали, давили молодые, бурно дышащие тела, теснили мешками, оружием.
Спустились в ложбину навстречу нечастой стрельбе. Здесь был натянут тент, стояла короткоствольная пушечка с помятым щитком. Под тентом сидели офицеры. Под кустом, накрытая ветками, круглилась большая бочка. Офицеры поднимались навстречу колонне, радовались ее появлению. Солдаты повалили к бочке, расшвыривали ветки, гремели металлом, черпали воду. Те, кто ждал своей очереди, нетерпеливо, раздраженно топтались. Те, кто напился, блаженно, утомленно отходили, ложились на траву.
– Прошу вас. – Блестя глянцевитым лицом, облизывая пересохшие, еще не коснувшиеся влаги губы, Антониу протянул Белосельцеву флягу. – Вы можете отдохнуть в тени.
Белосельцев пил, опрокидывая в себя бесконечную струю. Тяжелел от нее, чувствовал, как резко ухает сердце. Оторвался с сожалением, не решившись опустошить всю флягу, возвращая ее Антониу.
– База в лесу, – сказал Антониу, напившись, указывая на войлочную, пыльно-зеленую рощу. – Офицеры решают, атаковать ли сейчас, с приходом батальона. Или дать солдатам отдохнуть и назначить атаку на завтра.
Солдаты сидели на земле в стороне. Белосельцев, присев на траву, оглядывал их пятнистое множество. Из-под тента маленький, плотный, вышел командир. Офицеры, опережая его, бежали к солдатам. Окриками поднимали с земли, строили в колонну. Те послушно вставали, нагружали себя оружием.
– Командир дал приказ к атаке. – Антониу, расставшись со своей папочкой, держа в руках автомат, подошел к Белосельцеву. – В прошлый раз так же гнались за противником, окружили базу, ждали сутки. Противник успел уйти. Командир сказал, так нельзя воевать, нельзя победить. Надо до вечера взять базу, – и ушел к солдатам, оживленный, взволнованный.
Солдаты подтягивались, дробились на отделения. Впрягались в короткоствольную пушечку. Пошли нестройной шелестящей колонной через белесую низину к пыльным перелескам, пропадая и возникая в прогалах, пока не исчезли, оставив пыльное длинное облако, словно превратились в белесый дым.
Белосельцев смотрел им вслед, испытывая чувство абсурда, словно это уже было когда-то, с ним и не с ним, здесь ли, на юге Африки, или в горах Гиндукуша, или в рыжих болотах Меконга, или в ядовитом тумане Рио-Коко, когда все опять повторяется – нестройные цепи солдат, бодрящий шаг офицеров, тусклый отсвет металла, и потом от пропавшей колонны остается солнечное висящее облако, словно она превратилась в пар и ушла навсегда, в небеса, а он сидит на земле, в непонимании жизни, и по его испачканной пыльной руке ползет малая прозрачная мошка.
Он сидел без движения, чувствуя медленное раскаленное время, текущее над низиной, заливающее глазницы ровным слепящим жаром. В лесу, похожем на пыльный войлок, раздались минометные залпы. Им ответил стук пулеметов. В эти звуки, добавляя мелкие трески, вмешались автоматные очереди. Их становилось все больше. Лес трещал, хрустел, словно в нем насыпали хрустящую гору. Звук карабкался по этой горе, выше и выше, утончаясь к вершине, ослабевал, опадал и в последних стуках и тресках замер, повис. Над лесом поднялось едва заметное прозрачное облако, будто кто-то улетал в небеса, унося с собой легкий солнечный прах.
Офицеры из-под тента поднялись и пошли через низину к роще. Белосельцев двинулся следом. В редких квелых деревьях летал жар. Навстречу шли офицеры. Шумно, торопливо приближались. В их быстрых шуршащих походках отражалась недавняя схватка, атакующий бег. Антониу, возбужденный, без очков, зыркая подслеповато глазами, гибкий и подвижный в талии, как танцор, радостно рапортовал Белосельцеву:
– Мы взяли базу!.. Атаковали их!.. Часть из них убежала, сели на велосипеды и прорвались!.. Другие убиты и сдались в плен!..
В редких смятых кустах устало сидели солдаты. Минометный расчет бросил свои остывающие минометы, утомленно лежал у зеленых ящиков с минами. На тропе валялся обшарпанный велосипед с расплющенным колесом. Двое солдат вели третьего, раненого, с забинтованным лбом, на котором проступало сургучно-красное пятно. Вышли на большую поляну, уставленную круглыми хижинами с коническими тростниковыми крышами. База была похожа на простую деревню, пахла дымом, но не пороховым, а домашним, исходящим от очагов и котлов. У ближней хижины стояла знакомая короткоствольная пушечка, солдат отирал щиток цветастой женской юбкой. Раздавалось тихое подавленное стенание, напоминавшее собачье поскуливание. Босоногие, тесно сбившиеся, не выходя за пределы невидимого, им отведенного круга, топтались женщины, с голыми грудями, едва прикрытые блеклыми тканями. Взявшись за руки, мерно покачивались, глядя на солдат, проносивших мимо оружие.
– Это женщины мятежников. Их походные жены. Их захватывают в деревнях, угоняют силой на базу, – пояснял Антониу, проводя Белосельцева мимо топочущих, подвывающих женщин. – Восемь убитых врагов. – Антониу показал на лежащих людей в невоенных, взлохмаченных одеждах. Только на одном были пятнистые штаны и солдатские бутсы. – Многим удалось ускользнуть. Батальон продолжает преследование.
Белосельцева поразил педантизм, с которым был выложен ряд убитых, словно это были экспонаты, выставленные на обозрение. У всех одинаково, бледными ладонями наружу, вывернуты руки. К каждому по песку тянулись две бороздки, оставленные каблуками. У всех были широко раскрыты мертвые, полные слез глаза.
Обогнули груду сваленных велосипедов, сцепившихся рулями и спицами. Растресканное заркальце послало ему в зрачок моментальную вспышку. Окруженные солдатами, жались к деревянной изгороди пленные. Затравленные, окровавленные, в клочьях одежд, словно их протащили сквозь колючки. Офицер схватил одного за ворот, молча тряс, сворачивая рубаху в узел, обнажая на боках худые дышащие ребра.
– Сейчас на командный пункт уходит машина, – сказал Антониу. – Мы можем с вами вернуться. Здесь уже нечего делать.
– Конечно, – согласился Белосельцев, направляясь к открытому военному джипу, в который усаживался офицер с донесением об успешном завершении операции.
Они катили в джипе по раскаленной саванне. Жаркие вихри ударяли в машину, не остужали, а еще больше нагревали ее. Пространство вокруг было в прозрачном фиолетовом свечении, и они проносились сквозь него, как сквозь пламя. Водитель ловко крутил баранку, виляя среди черных корявых термитников. Офицер рядом с ним держал на коленях папку, защищая глаза темными очками. Антониу, потерявший очки в бою, неутомимо говорил, выспрашивая Белосельцева о Советском Союзе, куда его хотели послать на учебу: «А верно ли, что снег в Москве мешает движению транспорта?.. А верно ли, что русские женщины с симпатией относятся к африканцам?.. А верно ли, что в случае войны советские войска в пять дней завоюют Европу?..» Белосельцев боролся с духотой, мечтая о том, как доберется до отеля «Дон Карлуш», выпьет в баре ледяное пиво с серебряной наклейкой, на которой изображена антилопа, и пойдет к океану смывать пот, ядовитую пыль саванны, ружейную смазку и невидимую клейкую пленку, покрывавшую минометы, искореженные велосипеды, лица убитых.
