В последний раз он видел ее в Луанде, на ночной веранде, где они танцевали на берегу лагуны под медные печальные воздыхания саксофона, он обнимал ее гибкую спину, касался губами серебряной сережки, видя, как на черной воде дрожат золотые веретена огней и возникает темное настороженное лицо автоматчика. Второй раз она явилась ему, как видение, на лесной поляне, где он лежал на влажной, оставленной антилопой лежке, чувствуя теплые запахи зверя, и ее женственность, близость, страстное влечение к ней повергли его в моментальный сладкий обморок.
Теперь он смотрел на нее через головы шумных, слегка опьяневших людей, и ему казалось, что его приезд в Мозамбик был вызван тайным, глубинным желанием снова ее увидеть. Сейчас они обменялись взглядами, не подошли друг к другу, словно дорожили этим бессловесным общением, с помощью бесшумных сигналов, туманивших и рябивших пространство.
Хозяин, профессор Антониу Маркиш, в белой, расстегнутой на груди рубахе, склонил к гитаре смуглое, горбоносое, с пышными усами лицо. Перебирал струны цепкими пальцами. Быстрым, округлившимся оком посмотрел на вошедшего Белосельцева одновременно и грозно, чтобы не мешал, и радостно-ласково, приглашая войти, и насмешливо-счастливо, уговаривая восхищаться и вслушиваться в сладкий печальный рокот, в старинный перезвон, в котором – пыль родимых каменистых дорог, деревянные, осевшие в соленой воде причалы, ржавые якоря от ушедших в песок каравелл.
Белосельцева взяли за руки, посадили за стол. Улыбались, здоровались, представлялись. Узнав, что он журналист, начинали рассказывать последние новости. И тут же угощали салатом, ломтиками вареного мяса, подносили вино. Отведав вина, он слегка опьянел. Двигался среди гостей, от кружка к кружку. Ненадолго вникал в разговор, отвечал на шутки, вступал в политические диспуты. Говорил то на английском, то на немецком, то, коверкая испанские слова, на ломаном португальском. Иногда слышал русское радостное косноязычие тех, кто успел побывать и поучиться в Москве. Среди шумных, открытых в своих эмоциях и изъявлениях гостей было несколько сдержанных, вкрадчивых, больше наблюдавших, чем говоривших, отставивших свои нетронутые бокалы с вином. Среди этих наблюдавших и слушавших был молодой любезный атташе по культуре из советского посольства. Немец, представившийся этнографом. Представитель мозамбикского информационного агентства, сдержанный, крепкий, с хорошей спортивной выправкой. И во время кружения по комнатам Белосельцев все время смотрел на Марию, издали посылая ей сигналы своего волнения и нежности.
Португальский инженер Алешандру, работавший в порту, живой, с волнистыми блестящими волосами, не отпускал руку Белосельцева, встряхивал ее, продолжая бурно и радостно изъясняться:
– Хочу, чтобы вы меня поняли, Виктор… Есть три причины, почему я покинул Лиссабон и снова вернулся в Мапуту… Во мне сохранился комплекс вины перед африканцами, перед континентом, который мы угнетали веками… Я коммунист и приехал сюда отдать все мои силы социализму, здесь, на юге Африки, в Мозамбике. Потому что социализм – это единый мировой дом, и не важно, где возводить его стены… – Белосельцев кивал, чувствуя струящийся жар, слетавший с узкой ладони инженера. – Но главное, не забывайте, что мы хоть и португальцы, но Мозамбик – наша родина. Мы здесь родились, мы африканцы, и я вернулся к себе на родину…
Он покинул инженера, уступив свое место высокому мулату, врачу из Центрального госпиталя. А сам уже вслушивался в речи хозяина, профессора Антониу, смотрел в его выпуклые, с сиреневым отливом глаза, на крепкую грудь, открытую под белой рубахой, на холеные усы, колеблемые движением губ.
– Современная европейская культура, как я вам пояснял в прошлый раз, подорвана непрерывной рефлексией, самоистязанием. Она сюрреалистична, больна. Ее энергия есть история оскудевшей души, забывшей о Ренессансе. Африканская культура, вы можете убедиться в этом на любом сельском празднике, позитивна, проста, осуществляется с одинаковой целостностью на индивидуальном и коллективном уровне. В ней энергия самой природы – океана, солнца, леса. Ее эмоции, подобно урану и нефти, есть тот ресурс, которым Африка начинает делиться с остальным миром. Джаз, напоивший Америку, – это лишь пробный выход в мир африканской энергии.
Синеглазый немец из Дрездена, геолог, приехавший на танталовые месторождения, еще не освоил Африку, знал о ней понаслышке. Но желал выглядеть знатоком континента, наклонял к Белосельцеву млечно-розовое, с белокурой бородкой лицо:
– Если посмотреть на политические границы Африки, то увидим, что это одновременно и геологические границы. Империалисты, теперь мы это знаем, делили между собой месторождения и проводили между ними границы. Что такое граница между ЮАР и Мозамбиком? Собственно, там, где кончаются в ЮАР полезные ископаемые, сразу начинается Мозамбик. Не случайно все военные экспедиции в Африку, английские, французские, бельгийские, включали в себя геологов. Собственно, это были геологические экспедиции под защитой винчестеров. Вы согласны со мной?..
Маленькая чилийка Марта, с девичьей косичкой, переплетенной красной ленточкой, с темными кругами у глаз, говорила Белосельцеву полушепотом, конспиративно оглядываясь:
– Мы все здесь ждем с нетерпением, когда партия примет решение переходить к вооруженной борьбе… Я изучаю автомат и гранату… Когда будет дан приказ, я вернусь в Чили и стану сражаться… Я отомщу им за Клаудио… Теперь мы видим, путь Альенде был ошибочен… Мы вернемся на путь Че Гевары… Мировое коммунистическое движение должно понять – центр революции сместился в Латинскую Америку… Если не время возвращаться в Чили, я готова ехать в Сальвадор, в Никарагуа, в Гватемалу… В любое место, где народ сражается за свободу!..
Из кувшина в два стеклянных бокала она налила самодельное домашнее вино. Белосельцев чокнулся с ней и выпил за Чили, за оружие, за свободу, и ее черные, слезные глаза замерцали благодарно и жарко.
Плотный, с квадратными плечами кубинец Рафаэль, ветеринар, собиравшийся в Бейру, назидал Белосельцеву:
– Эта болезнь называется – африканская чума свиней. Не свиная чума, как вы говорите, а африканская чума свиней. У нас на Кубе от нее погибли тысячи свиней. Их заразили. Это была диверсия ЦРУ. У меня есть опыт борьбы с этой болезнью. В провинции Софала началась точно такая же эпидемия. Я уверен, это тоже диверсия. Их заразили буры. Мне надо лететь в Бейру. Напишите об этом в свою газету. Запомните – африканская чума свиней!
В этом кружении он медленно приближался к Марии. И когда подошел, она улыбнулась ему ярко своими мягкими оленьими губами, взяла его запястье длинными горячими пальцами.
– Я знала, что вы приехали, Чико мне говорил. Знала, что сегодня увижу вас.
Ее голос с легкими неправильностями английских слов, будто пропущенных сквозь створки перламутрово-белых раковин, волновал его. Он чувствовал на запястье легкий ожог от ее пальцев.
– Я думал о вас. Когда приземлялся на самолете в Мапуту, думал – где-то здесь, среди белых домов и зеленых садов, находитесь вы и мы скоро увидимся.
Она улыбалась. Он чувствовал тонкий запах ее духов, тех же, что и тогда, на веранде. В длинной смуглой мочке ее уха висела серебряная серьга, и ему захотелось поцеловать этот маленький серебряный обруч.
