– Когда ты летишь?
– Через неделю. И лучше, если с тобой. Буду счастлив, поверь.
Они завершили завтрак. Раскланялись, уговорившись встретиться вечером в баре, или в бильярдном зале, или в открытом кафе у лазурной чаши бассейна, в которой, как белые луны, мягко колеблются отражения фонарей, и в бутылке вина вспыхивают черно-красные искры.
– Если у тебя есть свободное время, Виктор, поезжай на границу в Ресано-Гарсиа. Почерпнешь массу интересного для своих репортажей. – Маквиллен удалялся, статный и легкий. Белосельцеву опять стало не по себе. Его мысли были прозрачны для Маквиллена. Он считывал их на лбу Белосельцева, как бегущую электронную строку.
Он вернулся в номер, в прохладу кондиционера, перебирая в памяти услышанное от Маквиллена. Процеживал сквозь частое сито мелкие пустяки его слов, всматриваясь в более крупные, осевшие на ячейках крупицы. Их было три. Упоминание о Бейре, об аэродроме подскока и упоминание о Ресано-Гарсиа, куда через час Белосельцева повезет Соломао. Крупицы были мелкие, как золотые песчинки. Им было далеко до слитка. Но Белосельцев аккуратно стряхнул их с сита, зная, что в противоположном крыле отеля, в пустынном номере, Маквиллен занят тем же. Прячет крохотные золотые песчинки, добытые за утренним кофе.
В дверь осторожно постучали. На пороге стоял Чико, член Африканского национального конгресса, с кем познакомились в Луанде, продолжили встречи в Мапуту. Высокий, литой, с капелькой черного пота на кварцевом лбу, в ярко-синей рубахе, открывавшей цилиндрическую округлую шею, чугунно-смуглые бицепсы.
– Очень рад! А где Мария? – Белосельцев вводил гостя в номер, надеясь увидеть в коридоре маленькую, с большими глазами, со множеством черных косичек голову женщины, которая волновала его. – Я вас ждал обоих вчера! – Одновременно с рукопожатием он ударял африканца в тугое, круглое, как ядро, плечо. Радовался его красоте, силе, мягкой на лиловых губах улыбке.
– Простите, Виктор, мы не смогли навестить вас вчера. Обстоятельства помешали. – Гость быстро, по частям, последовательными ударами зрачков оглядел комнату, словно сделал обмер, начертил моментальный план с расположением дверей и окон, поместив себя в центр промеренного пространства. – Сегодня из ЮАР нелегально приезжают наши товарищи. Мы готовимся к встрече.
– Как бы мне хотелось с ними познакомиться. Услышать их рассказ о вооруженной борьбе.
– Все наши товарищи так или иначе участвуют в вооруженной борьбе. Я пришел пригласить вас, Виктор, на вечеринку, которую устраивают сегодня преподаватели университета. Там будет Мария, будут эмигранты из Чили, будут португальцы и наши товарищи из конгресса. Могу за вами заехать.
– Спасибо, Чико, непременно пойду. Мне бы хотелось написать о жизни вашей колонии. О судьбах тех, кто с оружием в руках борется с режимом ЮАР.
Белосельцев еще в Луанде, во время первого их знакомства, представился журналистом. И теперь, в Мозамбике, общаясь с людьми из конгресса, не открывал своей истинной роли. Исподволь изучал их коммуну, где черные бойцы АНК отдыхали после боевых операций, лечили раны, выпускали листовки, устраивали вечера и концерты, проповедуя идеи конгресса.
Чико был идеолог, руководил пропагандой. Ему внимали, выполняли его приказания. Белосельцеву хотелось узнать его жизнь и судьбу. Хотелось почувствовать природу той скрытой ярости, что таилась в его напряженных мускулах, выпуклых бычьих глазах, в жарком дыхании, что вдруг вырывалось из красного зева. Он был боевик и разведчик, входил в боевое крыло конгресса, именуемое «Копье нации». Постоянно ждал нападения, был готов нанести удар.
– Чико, я хотел вас спросить. – Белосельцев извлек из стола кипу южноафриканских газет, доставленных ему Соломао, – «Ранд дейли мейл», «Санди пост», «Ситизен». Разворачивал их на жирных, через всю полосу, заголовках. «Шествие террора». «Война в городах». «Еще один полицейский пост атакован». – Вот фотография трехмесячной давности! – В черной, как нефть, луже лежал убитый боевик-африканец с маслянистым лицом, на котором сверкали белки и белые зубы. Тут же два полицейских поднимали носилки, с которых из-под накидки свисала белая безжизненная рука. В копоти, с выломанной рамой, зияло окно. – Это один из налетов, осуществленных бойцами конгресса. Как он проходил и готовился?
Чико смотрел на газету, словно хотел проникнуть сквозь ее черно-белую плоскость, попасть в то пространство, где пахло дождем и бензином, и лужа была в разводах радужной пленки, и, невидимая, мигала и выла полицейская машина, и в далеких зарослях трещал автомат, и взлетала сигнальная ракета.
– Я понимаю твой журналистский интерес, Виктор. Но не могу тебе все открыть. Есть особая боевая тактика, есть конспирация. Есть приемы борьбы, о которых не знает полиция. Этот удар мы нанесли в провинции Орландо, где были зверски убиты наши товарищи. Мы отомстили за них. До сих пор в Орландо армия ведет охоту на наших людей, используя броневики, вертолеты. Я не могу тебе всего рассказать. Я отошел от «Копья нации». Здесь, в Мозамбике, занимаюсь политикой.
– Меня не интересует конспирация. Меня интересует боевой эпизод, модель атаки. Как это было? Нарисуйте схему удара.
Поколебавшись, Чико уселся за стол и стал рисовать.
– Было так. – Он провел две параллельные прямые. – Здесь проходило шоссе, – нарисовал квадрат. – Здесь находилось караульное помещение, где дежурил вооруженный отряд, – рядом с первым нарисовал второй квадрат. – А это помещение для отдыха. Там они спали после вахты, – обвел оба квадрата неправильным быстрым овалом. – Это изгородь из досок. Здесь ворота, а здесь, – он ударил ручкой в овал, – прореха в стене, дыра.
Белосельцев старался в простом чертеже увидеть картину жизни. Теплые сумерки, придорожный кустарник, шелест машин по шоссе. Светятся окна казармы. Разомлевший сержант, сняв фуражку, слушает, как трескаются стручки перезревшей акации. С бумаги пахнуло бензином, бурьяном сухой обочины.
– Машина с бойцами подъехала с тыла сюда. – Чико нарисовал узкий ромбик у пролома в стене. – Один остался в машине. Двое проникли в пролом и заняли позицию, чтобы видеть весь освещенный лампами двор. – Он нарисовал две фигурки с палочками наперевес, изображавшие автоматчиков. – Четвертый обошел пост снаружи и ждал, когда шоссе опустеет и в воротах не будет людей.
В окнах казармы играла негромкая музыка. Темнело шоссе. Машины накатывали хрустальные водяные огни, проносились с красными хвостовыми огнями. Трещали стручки акации, просыпали семена на плечи бойца. Таились в тени автоматчики, беря под прицел освещенные приоткрытые двери.
– Операция проходила вот так. – Чико остановил авторучку на фигурке в кустах и затем с силой, резко провел черту к воротам, задержав ее перед будкой. – Боец из кустов с двумя гранатами вбежал сквозь ворота и кинул гранаты в окно. Не задерживаясь, промчался к пролому в стене, где его поджидала машина. – Чико коснулся ручкой фигурок, державших наперевес автоматы. – Из дверей казармы на освещенный двор выскочили два полицейских и попали под огонь автоматчиков. – Чико рисовал пунктиры, наполняя ими чертеж. – Наши люди стали пролезать сквозь пролом в стене, туда, где стояла машина. Но раненый полицейский очнулся и убил одного из наших. – Чико повел от овала длинную линию к шоссе. – Машина с тремя бойцами покинула место боя.
