Ниже, вдоль склона, на уступах горы, среди бурых кустов, едва заметные под маскировочными сетками, угнездились батареи безоткатных орудий и минометные гнезда. Ближе к подножию, в зарослях, в складках горы, невидимые, расположились гранатометчики и пулеметные расчеты. Гора по ту сторону дороги, сложенная из красноватых плоских сланцев, напоминала огромную стопку каменного белья. Скрывала в себе артиллерию, гранатометные трубы, стволы пулеметов. Откликалась на запросы комбрига позывными и кодами.
Соседние холмы и взгорья, вдоль которых извивалась дорога, скрывали в себе огневые точки, группы стрелков, одиночные гнезда снайперов. Множество глаз и прицелов были направлены на желтый изгиб дороги, на котором должна была появиться колонна «Буффало». Все солнечное, в легкой дымке пространство гор, холмов, пятнистых кустарников было огромной ловушкой. Множество глаз, голосов, радиоволн, прорезей, мушек, стеклянных окуляров составляли незримую, развешенную под солнцем сеть, в которую неотвратимо устремлялась бронированная колонна врага.
Белосельцев чувствовал это охваченное сетью пространство. Нетерпеливо и чутко ждал приближение добычи, которую он, Белосельцев, своей хитростью, терпением, искусством охоты заманивал в незримый капкан.
– С постов передали, прошла группа разведки, джип и два транспортера. Минут через десять здесь будут! – Кадашкин сообщил Белосельцеву информацию, полученную по рации с высотных наблюдательных пунктов. Враг, приближаясь, щупал местность, рассылал дозоры, вглядывался в туманные склоны, не сверкнет ли металлический лучик, не ослепит ли стеклянная вспышка. Как недоверчивый зверь, внюхивался, осторожно ставил стопу, боялся хрустнуть веткой. Белосельцев смотрел на пустую дорогу, желтую, как горчичная пудра. Его цепкий ум, зоркие глаза, чуткий слух держали под контролем окрестность, которая принадлежала теперь ему. – Идут! – Кадашкин замер на одной ноге, как стрелок, узревший добычу, страшась спугнуть ее неосторожным движением. – Только бы наши не открыли огонь!
Из-за откоса, откуда, подобно желтой реке, изливалась дорога, выскочил упругий маленький джип с открытым верхом, тупорылый, глазастый, с торчащим из кабины пулеметом, за которым в рост стоял пулеметчик. Сверху сквозь солнечную пустоту воздуха были видны стеклянные бусины фар, белые капельки лиц, темные нашлепки беретов, жидкий конус пыли из-под колес. Джип заворачивал по дуге, втягиваясь в седловину между двух гор, и Белосельцев чувствовал, как множество засевших на горах стрелков напряженно за ним следили. Нервные пальцы лежали на спусковых крючках, горячие губы дышали в рации, черные мушки стволов выцеливали белые клубеньки лиц. И казалось, что нервы не выдержат, вся гора разом ахнет, заклубится, затрещит и в джип, опрокидывая его и пронзая, со всех сторон помчатся трассы, кудлатые дымы гранат, плазменные проблески безоткаток. Но горы молчали.
Джип остановился. Из него вышел человек, на которого медленно накатилось облако пыли. Удалялось, сносимое ветром. Человек стоял на дороге, оглядывая склоны в бинокль. Крохотные колючие лучики несколько раз прилетали к вершине, где скрывался Белосельцев. На секунду их жизни соединял световод, в котором пульсировала капелька света и тут же меркла. Человек уселся в машину, джип покатил по дороге, медленно исчезая за откосом, где его, невидимые, встречали другие стрелки, передавали по рации весть о его приближении.
Головная машина разведки не обнаружила засаду, не вскрыла замысел, не предупредила следующую за ней бронеколонну о грозящей опасности. Белосельцев с облегчением провожал глазами джип. Операция обретала прозрачную, завершенную форму, как изделие стеклодува. В нее не мог вмешаться хитроумный разведчик врага. Не мог пресечь остававшийся в Лубанго Маквиллен. Не мог остановить случайно произведенный выстрел. Колонна вливалась в западню, как водяная струя в горловину кувшина.
– Почему отстали транспортеры разведки? – раздраженно, с недоверием произнес Кадашкин. И тут же осекся, радостно и беззвучно засмеялся. Из-за кручи выворачивали броневики, две черные, уродливые, высоко приподнятые машины, вздымавшие пыль. Они напоминали мельницы, из которых летела мука. Катили одна за другой, выставив из башен пулеметы, наведенные в обе стороны, на склоны соседних гор. Штабисты бригады, не подымая биноклей, боясь обнаружить себя, смотрели на броневики, пропуская их у подножия.
Машины остановились. Пыль, обгоняя их, улетела на склон. В черных башнях замерцало. В солнечной пустоте застучали пулеметные очереди. Бледный, водянистый пунктир полетел от бронемашин на уступы гор, касался камней, тонул в кустах и откосах. Казалось, горы в ответ ощетинятся колючими трассами, шматками дыма, загрохочут, зарявкают, и дорога вокруг машин покроется взрывами, и сами они задымят, как уродливые железные печи для производства гудрона. Но горы молчали, кружила в небесах молчаливая птица, и сердце у Белосельцева радостно билось. Враг был обманут, его дозорные машины не обнаружили засаду. Покатили, пыля, по дороге, где за соседними поворотами ожидали их гранатометчики, подстерегали зарытые в землю фугасы.
Нет, не напрасно он выбрал судьбу разведчика. Не напрасно двинулся по горящим саваннам и джунглям. Не зря оказался в Луанде, у синей лагуны, из которой днем выскакивали скользкие солнечные тунцы, а ночью плыла пирога с букетами разноцветных огней, и бармен протягивал вперед пистолет, промахивался в бородатого лидера. И бежала в прибое морская пехота, колыхалось военное знамя. И дымил на дороге растерзанный красный «Форд». И отряд партизан с автоматами шагал у священного дерева. И летели в заре вертолеты, поджигая черный тростник. И он, окаменев, сидел под пылающим деревом, в слепящей сфере огня, как под древом познания добра и зла. И раненый слон умирал в предрассветном лесу, и каждый стон был похож на огромный валун, падающий в русло ручья. Эта желтая пустая дорога, по которой только что прокатила разведка врага, была продолжением той дороги, на которую он когда-то ступил. Выбрал ее, единственную, среди всех путей и дорог.
Он услышал тихий, многомерный звук, напоминавший стрекот негромких кузнечиков, пригретых осенним солнцем. Казалось, кузнечики приютились за соседней горой. Слабое металлическое стрекотание огибало гору, словно на склонах тикало бессчетное множество уложенных на камни часов. Белосельцев машинально посмотрел под ноги, не лежит ли у башмаков циферблат с тонкой бегущей стрелкой.
Звук нарастал, усиливался, в нем обнаруживались хрипы и рокоты. Он выталкивался из-за горы, словно его двигал перед собой бульдозер. На желтизне дороги появились многоугольные, уродливо-грозные транспортеры, наводнили дорогу чернотой, вращением колес, плотной пылью. Шли один за другим маршевой колонной, соблюдая интервалы, медлительные, развернув по сторонам пулеметы, вытягиваясь из-за горы, словно огромная членистая сороконожка. Белосельцев чувствовал их упорное стремление. Скрытые под броней экипажи. Заряженные стволы. Волю офицеров, ведущих батальон к лагерям партизан, чтобы разгромить подземные города, расстрелять летучие отряды, перерубить пути снабжения, очистить приграничные районы Анголы от партизанской армии Сэма Нуйомы.
За передовыми транспортерами следовали танки, приземистые, пятнистые, наматывали на гусеницы мучнистую пыль, повернули орудия к вершинам гор. В люках стояли танкисты. Один из танков был взят на буксир, видно, перегрелся мотор. За танками тянулись гусеничные транспортеры с притороченными колесными пушками – стволы назад, пыльные щитки, подскакивающие на ухабах шины.
