Он ощутил невесомость, в которой исчезла его телесность и остался один дух. Этот дух был не его, действовал через него. Сам же он был подобен громкому горну, в который вдували звук, и тот излетал пророческим рокотом. Каждое слово жгло губы. Через него струился ток огромного напряжения, но слишком тонким было сечение жилы, пропускавшей ток, и он был готов сгореть и расплавиться.
Все молчали. Изумленно смотрели на гостя, который дерзнул в присутствии Виртуоза оповестить о явлении нового лидера, превосходящего нынешнего президента Лампадникова и его предтечу Долголетова. Оба, стараниями Виртуоза, преподносились спасителями России, устроителями Государства Российского, но, по мнению этого дерзкого провинциала, не годились для роли вождей. Он, этот наглый выскочка, не просто ошеломил своей нелепой теорией, уравняв Николая и Сталина, жертву и палача. Он, если вдуматься, предлагал себя на роль спасителя Государства Российского, нового царя, полагая, что собрание искушенных политиков и многоопытных государственников поверило в миф о его царской родословной, в апокриф его чудесного происхождения. Все, молча, кривили усмешки. Презрительно пожимали плечами, ожидая язвительной, уничтожающей реплики Виртуоза, после которой дадут волю своему остроумию, сотрут в порошок непрошеного клоуна, изгонят из своего сообщества.
Виртуоз поднялся, секунду смотрел на Алексея, глаза в глаза, словно переливал в него фиолетовую дрожащую плазму. Поклонился ему, прижав ладонь к сердцу. Быстро, ни с кем не прощаясь, вышел.
Все онемели. Сабрыкин спохватился, заверещал в микрофон:
— Вот, господа, замечательный результат нашей дискуссии. Чаще надо собираться, ум хорошо, а два лучше. Депутатский корпус — это и теоретики, и практики, я всегда говорил. Спасибо вам, Алексей Федорович, за интереснейшее сообщение. Я и сам так думал, но не мог сформулировать. Все видели, что Илларион Васильевич остался доволен. А теперь, господа, перерыв. Можно дать отдых головам, они нам еще пригодятся для законотворческой деятельности.— И он засмеялся, приобнял Алексея, вывел его из-за стола.
Все шумели, наперебой поздравляли Алексея, спешили высказать свои суждения.
Глава коммунистов сытым дружелюбным баском одобрял его мыс гупление:
— Царь Иосиф не то что липовый царь Борис. Коммунизм — но царство добра, а где царство, там и царь. Если так понимать монархизм, то и я монархист! — Он похохатывал, сжимал Алексею локоть, при этом глаза его, окруженные белыми ресницами, гровожно моргали.
Лидер либерал-демократов, заходясь истерической скороговоркой, характерным жестом хватал себя за нос:
— Монархия — мечта русского народа! Один монарх, одна нация! Никаких республик! Только губернии! Вернуть Украину и Белоруссию! Вернуть Казахстан и Нарву! Армия превыше всего! Ядерное оружие в космос! Группировка ядерных подлодок в память убиенной царской семьи! «Царь Николай», «Императрица Александра», «Княгиня Татьяна», «Цесаревич Алексей». Лучшие экипажи, военная аристократия, рейды к берегам Америки!
Сабрыкин был чрезвычайно доволен результатами «круглого стола». Понимая, что угодил Виртуозу, был готов расцеловать Алексея. На его тускло-металлическом лице неестественный, как экзема, выступил румянец:
— А что? Если нужно, можно поменять Конституцию, ввести монархию. Конечно, не абсолютную. Без возвращения царских земель, реституции. Как в Англии, чтобы был объединяющий символ. У нас в Думе конституционное большинство. Мы проведем любые поправки, любой закон. Вы, Алексей Федорович, первоклассный мыслитель. Надо чаще видеться. Я вам выпишу пропуск в Думу. Ко мне в кабинет, в любое время дня и ночи. От сердца!
Алексей не отвечал, был смущен и подавлен. Дух, который вселился в него и вещал его устами, покинул его. Незримый суфлер, подсказывающий несвойственные ему слова, умолк. Его душа была полна летучего дыма, словно в ней что-то испепелилось, — какая-то часть его прежней сущности. И вместо прежней возникла новая. Он не мог объяснить, в чем ее новизна. Но его личность изменилась, его положение среди людей изменилось, Он уже не был беззащитным, наивным провинциалом, привезенным в Москву по чьей-то прихоти. У него появилась собственная роль, еще неясная, но заставлявшая окружавших его людей угадывать ее, с ней считаться.
К нему подошел невысокий господин, одетый, как французский маркиз, — узкий в талии камзол, рубаха с кружевами на груди, пышные, как пена, манжеты. Лицо было нежное, как у девушки. Локоны ниспали до плеч. На ухоженных пальцах сверкали самоцветы:
— Позвольте представиться, модельер Любашкин. Может быть, вы слышали, что по моим эскизам выполнена форма современной российской армии. Неизвестно, как сложится наша судьба, но если вдруг понадобится форма для гвардии Его Императорского Величества, я готов предложить эскизы. Посудите, что за двор без гвардии? Что за бал без блестящих мундиров?
Его сменил невысокий, похожий на грача господин с острым носом и черными, блестящими волосами:
— Имею честь представиться — архитектор Кнорре. Огромное впечатление от ваших слов. Только Император сможет породить высокий имперский стиль. Пора кончать с этой мелкотравчатой буржуазной архитектурой. Москва — имперский город и нуждается в имперской архитектуре. Если новый Император надумает строить подмосковный дворец, я к его услугам. Дворец будет традиционен, но и очень современен. Неоампир — так назовем стиль будущей империи.
Тихо приблизился респектабельный господин в костюме-тройке, с седеющей бородкой, в нарочито старомодном пенсне, с золотой цепью карманных часов:
— Банкир Козодоев. Я слышал, у царя были свои приближенные банки. Становление монархии требует немалых затрат. Готов кредитовать по самым низким ставкам.
Алексей отвечал невпопад. Никто из подходивших персон не называл его наследником престола, но все подразумевали это. К нему относились, как к цесаревичу. Это по-прежнему смущало его, но уже не вызывало недавнего отторжения.
— Разрешите представиться. Театральный режиссер Олеарий, — перед ним стоял улыбающийся человек, в блестящих очках, сквозь которые смотрели ласковые, умные глаза, взирающие на Алексея почти с любовью и отцовской нежностью. Так художник любуется собственным, удавшимся творением. Так стеклодув не может наглядеться на изысканный, переливающийся сосуд, сотворенный его дыханием. — Я наблюдал за вами. Такое ощуще– иич, что вы в какой-то момент превратились в медиума, усваивая льющиеся на вас энергии, транслируя их в виде человеческой речи. Это дар божий.
— Вы угадали. Со мной было что-то странное. — Алексей с надеждой обратился к человеку, угадавшему его состояние. — Как будто гипноз.
— Поверьте моему режиссерскому опыту. Это свойство большого артиста. Умение перевоплощаться, играть сложнейшую, предложенную ему роль. Вам предложили роль, и вы ее начали играть.
— Но вы должны знать, что я никакого отношения не имею к царской фамилии. Это недоразумение. Сначала была легкомысленная шутка приятеля, который поплатился жизнью за свою кощунственную выходку. Потом эту шутку подхватили какие-то неизвестные мне, влиятельные силы и стали ее тиражировать. Выдавать меня за прямого наследника престола. Зачем? Для чего? Кикие цели? Но, повторяю, во мне нет ни одной капли романовской крови.
