— Вот, стало быть, вы какой, Алексей Федорович, — митрополит Арсений уселся в кресло, расставив тяжелые ноги, между которых глубоко провисла черная ткань облачения. Пытливо и радостно оглядывал Алексея, шевеля кустистыми бровями. — Поразительное, скажу я вам, сходство.
— Да нет же, — пытался возразить Алексей, понимая, что этот визит продолжает странную мистификацию, случившуюся накануне. — Это просто недоразумение.
— Наш знаменитый православный художник Нащокин показывал мне свою картину: «Великий князь Николай Александрович посещает Дальний Восток». Но я, право, не ожидал, что такое поразительное фамильное сходство.
— Случайное совпадение…Тип лица, борода… Я вынужден буду снять бороду, и тогда недоразумение будет исчерпано… — несвязно лепетал Алексей, смущенный видом могучего иерарха, которого до этого видел лишь на телеэкране, где тот своим резким, слегка трескучим голосом, излагал основы православной морали.
— Еще недавно монархическая идея таилась глубоко в православной среде, как свеча в катакомбном храме. Сегодня же о Царе-Мученике говорит общественность, снимаются кинофильмы, проводятся официальные исторические конференции. Первый Президент России Борис Николаевич Ельцин рыдал в Петропавловской крепости во время погребения царских останков. Восстановление монархии перестало казаться утопией. Династические споры стали частью актуальной русской политики. Поэтому, Алексей Федорович, ваше появление в Москве может быть истолковано, как русское Чудо. А что, как не Чудо, управляет всей русской историей? — митрополит говорил кафедральным, профессорским голосом, употребляя выражения из светского, политического лексикона, оправдывая свою репутацию самого политизированного иерарха церкви.
— Но, видите ли, — пытался возражать ему Алексей. — Меня принимают совсем не за того… Я действительно чувствую свою тайную связь с убиенным императором… Бывают сны… Бывают слезы во сне… Но я не наследник… Я простой смертный Алексей Горшков, и не знаю, почему я выбран для этой непонятной и, я бы сказал, неуважительной к памяти Государя роли.
— Вот что, дорогой Алексей Федорович, а не отправится ли нам сейчас в чудесный московский монастырь, райское место среди нашего Вавилона? Отобедаем в обществе настоятеля, откушаем монастырских блюд, побеседуем душевно. Вас очень почитают, у вас много союзников в церкви. Не откажите в любезности, — митрополит тяжело поднялся, вытянул руку, в которую проворный отец Анатолий тут же вложил посох. Двинулся к выходу, увлекая за собой Алексея волной темного благоухающего облачения, блеском бриллиантов.
У подъезда их ждала просторная машина с фиолетовым маячком на крыше. Услужливый шофер с поклоном отворил дверцу, пропуская на заднее сиденье митрополита, — подобрав пышный полог и передав посох помощнику, он тяжко уселся в кресло. Алексей поместился рядом в бархатном прохладном сумраке, среди сладких ароматов, затемненных стекол, обратив внимание на икону с угодником, окруженную циферблатами приборов.
— Трогай, Федя, — приказал митрополит, перекрестился на икону, и вместительная машина легко и бесшумно порхнула вперед. Засверкала фиолетовыми вспышками. Следом за ней устремился тяжеловесный джип, полный охраны. Они промчались по переполненным улицам, издавая воющие звуки сирены, пересекая разделительные линии, заставляя постовых подобострастно брать под козырек.
— Федя, ты летишь, как на Страшный суд, — опасливо заметил митрополит.
— Владыко, там ведь на Суде-то очередь. Как бы ни опоздать, — серьезно отозвался шофер.
Они причалили к монастырской стене, на шумной улице, среди витрин и рекламных щитов, разноцветных вывесок и помпезных фасадов. Окруженные дюжими охранниками, прошли несколько шагов в расступившейся толпе, среди гама и сверканья улицы. Шагнули в растворенную калитку и оказались в ином пространстве и времени.
В волшебной солнечной тишине возвышался прекрасный храм. Белели палаты. Среди нежной зелени деревьев золотились кресты. Журчал водопад, наполняя прозрачный, окруженный растениями пруд, в котором плавали золотые рыбы и переливались цветные камни. Было восхитительно и чудесно оказаться в райской обители, созданной по чертежам небесного рая, огражденной незримой завесой от безумного греховного мира. Навстречу, словно праведники, населявшие божий чертог, появились монахи, бородатые, в клобуках, с лучистыми благостными лицами.
— Здравствуйте, отцы,— митрополит Арсений благословлял их, целовался. Они обнимались, кланялись друг другу, напоминая больших темных птиц, оглаживающих друг друга мягкими крыльями.
— Прошу, Алексей Федорович, познакомьтесь, — митрополит представлял одного за другим монахов, которые, казалось, готовы были осенить Алексея крестным знамением, но, видя его неуверенность и нерасторопность, ограничивались поклонами и рукопожатиями.
— Настоятель сей дивной обители архимандрит Феофан. — Хрупкий, легкий, с золотистой бородкой и чудесными голубыми глазами монах улыбнулся Алексею, как родному и близкому.— А это наш теолог, преподаватель Духовной академии профессор богословия отец Никандр. — Тучный, с печальным землистым лицом богослов мягко склонил голову. — А это настоятель храма святой Троицы отец Елеазарий. — Статный, плечистый, похожий на отставного офицера монах бодро шевелил белесыми бровями. — Ну что, отец Феофан, веди-ка нас в трапезную.
Они шли через сад с цветущими яблонями, изумрудной зеленью кустов, пестревшими на черной земле табаками. Алексей едва ни ахнул, увидев кусты темно-алых, великолепных роз, по одной на каждом кусте.
— Вы залюбовались, — отец Феофан переводил лучистые голубые глаза с Алексея на тяжелые, благоухающие цветы, — эти розы привез из Святой Земли наш садовник. У каждого цветка есть свое имя. Эта роза — Государь Император Николай Александрович, — он легко прикоснулся к цветку, тот слабо качнулся и, казалось, пролил с лепестков сладостные благоухания.— А это — Государыня Александра Федоровна. А эти четыре — царевны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. А это — цесаревич Алексей.
Казалось, каждый цветок откликается на свое имя. Алые розы, наполненные живой волшебной кровью, слышат и видят. Алексей чувствовал их дыханье. В них поселились души убиенных. Эта была семья, принявшая образ цветов, по-прежнему неразлучная, сохранившая друг к другу свое обожание, источавшая бессмертную святость.
Они прошли в здание, где царили прохлада и мягкий сумрак, тускло сияли оклады и позолота икон, высились книжные шкафы с кожаными, старинного теснения корешками.
Отец Феофан рассаживал гостей на удобных диванах. Повсюду стояли букеты лилий, пахло свежестью холодных, только что срезанных цветов и теплыми, сладостными ароматами благовонных масел и смол. В открытые двери виднелась трапезная, застеленный скатертью стол, на который служители в подрясниках ставили блюда, кубки, сосуды.
— Мы отдохнем здесь некоторое время, — ласково обратился отец Феофан к Алексею.— После долгого странствия, перед началом трапезы, полезно краткое отдохновение. — Владыко, — он поклонился митрополиту, — перед вашим приездом мы слушали отца Никандра, о его выступлении перед московской интеллигенцией. По-прежнему атеистическая, сумасбродная, она уже готова слушать доводы церкви. Она еще не воцерковилась, но уже нет в ней сатанинского отторжения, она хочет понять Святых Отцов, прислушивается к святоотеческому преданию.
