Всякий раз, проходя мимо дома, Алексей испытывал странное волнение, в котором были страдание, сладость и томительное недоумение. Словно его жизнь таинственно сочеталась с жизнями этих далеких, давно исчезнувших людей, посылавших ему из небытия тихие зовы, неслышные мольбы, невнятные повествования. Будто они нуждались в нем, на него уповали, на него одного надеялись. Он не мог понять, что должен совершить, чем облегчить их заоблачное, бестелесное существование, почему на него пал их выбор и отчего так остро, горько и нежно откликается его душа на эти беззвучные зовы. Каждый день, проходя мимо губернаторского дома, он помещал свое живое дышащее тело в пустой объем, который когда-то занимал выходивший из дома царь. Выбегал из подъезда царевич. Грациозные прелестные барышни переносили свои пышные юбки через каменный булыжник площади. И тогда он испытывал бесшумный удар, словно его висок простреливала невидимая частица. Смыкала его жизнь с жизнями тех, кто когда-то обитал в этом доме.
Он выходил из старого города, начиная подниматься на косогор, зеленый, волнистый от травы, уже любовался могучим белокаменным кремлем, когда рядом шумно затормозила машина, громко и раздражающе загудел сигнал. В темно-синем подержанном «БМВ» опустилось стекло, и на Алексея уставилось насмешливое, рыжеволосое лицо его приятеля Марка Ступника, куда-то спешившего по своим журналистским хлопотам. Марк был худ, длиннонос, желтоглаз, с плохо причесанными вихрами. Его лицо выражало чуткую настороженность, умную проницательность, готовую смениться глупой, маскирующей ум, смешливостью.
— Смотрел, как ты молишься на губернаторский дом. Совершаешь сеанс медитации. Соединяешься в духе со своими усопшими предками. Здравствуйте, Ваше Высочество, — Марк Ступник скорчил смешную физиономию, в которой шутовское почитание соединялось с дружеской насмешкой. — Здравствуй, Великий Князь.
Алексей досадовал на эти неоригинальные шутки, но был рад утренней встрече с приятелем.
— Тебе не надоело острить? Твоя дурацкая статья уже причинила мне массу неудобств. На работе меня зовут не иначе, как Цесаревич. Одни гогочут, другие подозрительно всматриваются. Директриса Ольга Олеговна предложила сделать анализ ДНК и сравнить его с останками мучеников.
— Но ведь это необидно. Это возвышает тебя. Я прославил мое имя. Ты можешь претендовать на российский престол. Можешь требовать компенсацию за причиненный ущерб. Часть покоев Зимнего дворца принадлежит тебе по праву.
— Мне бы следовало дать тебе по шее. Ты очень опасно играешь. Незащищенными руками тронул обнаженный электрический провод, по которому бежит ток высокого напряжения. Кровавая трагедия, которая никуда не ушла и присутствует в нашей жизни. Тебя может так стукнуть, что костей не соберешь.
— Я атеист и не верю в твою метафизику. Лучше вот что, Алеха, приходи ко мне вечерком. Придут все наши, винца попьем, на гитаре поиграем, стихи почитаем. Верочка будет, на которую, я знаю, ты глаз положил. Часиков в шесть приходи.
Марк Ступник смотрел своими выпуклыми желто-зелеными глазами, выставив из машины рыжую вихрастую голову. Алексею вдруг показалось, что на худое, веснушчатое лицо приятеля легла странная тень, словно солнце занавесили серой прозрачной тканью. Взглянул на небо. Оно было безоблачным, лучезарным.
— Приду, — ответил он, освобождаясь от наваждения. В холостяцкой квартире Марка собирался богемный кружок, состоящий из местных литераторов и актеров, учителей и молодых инженеров. Помногу пили, дурачились, пели под гитару, пускались в шумные, часто бессмысленные и изнурительные споры, иногда кончавшиеся ссорами, что не мешало через неделю всем вновь стекаться в дом Марка Ступника, хранивший следы недельной давности беспорядка.
— Приду, — повторил Алексей. — А ты куда?
— Газета репортаж заказала со строительства новых очистных сооружений. Это ты — о высоких материях, о трагических, вечных. А мы — землекопы и ассенизаторы. До вечера!
Он убрал голову в глубь машины. Рванул вперед. Иномарка ушла вверх по взгорью, совершая плавный вираж на горе, над которой белели кремлевские стены и башни. Алексей смотрел вслед машине— на ее красные хвостовые габариты, облачко пыли и дыма, тусклый блеск стекол, за которыми скрывался невидимый друг, и ему почему-то хотелось все это запомнить, на всю остальную жизнь.
Он вошел в кремль, очутившись в замкнутом объеме среди белокаменных палат, тяжелых надежных стен, упрямых натруженных башен и белых, похожих на занавеси церковных фасадов. В этой каменной чаше, отрытой беспредельной небесной синеве, душа испытывала покой и уверенность. Она оказывалась среди незримых, притаившихся в каменных углублениях сил, которые в разные времена принимали вид казачьих ватаг и стрелецких полков, грозных воевод и рачительных купцов, мудрых губернаторов и пытливых исследователей. Все они вершили вековечное имперское дело среди синих сибирских лесов, слепящих снегов, звездных ночей, пылавших над застывшими реками. Здесь было тихо, через кремль шел священник, придерживая черную рясу. В приоткрытых дверях собора слабо золотился подсвечник, слышалось пение. Пестрая группка школьников окружала экскурсовода Виктора Павловича, который в тысячный раз рассказывал, как казаки Ермака, добравшись до Тобола, перековали железное оружие на галерные гвозди, построили струги, а, доплыв до слияния Иртыша и Тобола, вновь перековали гвозди на острия копий. Алексей с чувством благоговения и благодарности оглядел цитадель, служившую ему пристанищем. Вошел в здание музея.
Его встретила директриса Ольга Олеговна, пухленькая, седовласая, расчесанная на прямой пробор, с большими тревожными глазами, в которых притаился неисчезающий страх перед городским начальством, претендующим на часть музейных помещений, и церковными чинами, желающими отобрать у музея бывшую ризницу.
— Я вас, Алексей Федорович, поджидаю с нетерпением, и раздражена вашими вечными опозданиями.
— Извините, Ольга Олеговна. Зато я вечером на час-другой задержусь.
— Дело не в этом, Алексей Федорович. Не подумайте, что я считаю каждую, проведенную вами на работе минуту. Я просто интересуюсь, будет ли готова к сроку выставка фотографий, о которой уже писали газеты Тюмени. В годовщину казни Государя Императора к нам в Тобольск намерены приехать губернатор и архиепископ. Конечно же, они посетят музей и посмотрят наши уникальные фотографии, посвященные тобольской ссылке царя.
— Выставка откроется в срок. Все фотографии увеличены, заказаны рамки и стекла. Я завершаю аннотацию. Через месяц их можно будет развесить.
— Постарайтесь изготовить рамки поприличнее. Может быть, наши местные олигархи деньги пожертвуют. Хотя у них на уме одни казино и рестораны. Они за вечер проигрывают столько, что хватило бы на сто наших выставок.
— На тысячу, Ольга Олеговна, — поправил ее Алексей. Усмехнулся тому, что ни он, ни директриса ни разу не были в казино с блистающим павлиньем пером над входом. Не знают, сколько оставляют в нем денег лесные торговцы, нефтяные дельцы и сомнительные, бандитского вида предприниматели.
— Идите работать, Алексей Федорович. К двенадцати часам прибудет экскурсия, японцы и переводчик. Вам проводить экскурсию.
