Президент изменил позу, отказавшись от театрального позирования. Сосредоточился, его глаза утратили женственную негу, сузились и сверкнули острым блеском.
— В России за сто лет накопились гигантские противоречия, сгустки трагедий, комки неразрешимых, нерастворимых конфликтов. Казненный царь. Бездарный Керенский. Узурпатор Ленин. Большевистская рать, которая была уничтожена Сталиным. Сталин, которого убили Хрущев и Берия. Расстрелянный Берия и отлученный Хрущев. Застойный Брежнев и явившийся ему на смену либеральный Андропов. Горбачев, подточивший Советский Союз. Ельцин, разваливший имперские территории. Мой предшественник Долголетов, желавший совместить «царское» и «советское». Наконец, мое президентство, в котором все исторические осколки и глыбы повисли над головой и готовы обвалиться. Эти противоречия не разрешить, не распутать. Их можно только отринуть и начать с белого листа. Восстановить династию, посадить на трон монарха. Чтоб к нему не предъявляли счет ни жертвы, ни палачи, ни кулаки, ни комиссары, ни горбачевцы, ни брежневцы. Вы для этого — идеальный человек. Вы снимете накопившиеся перегрузки истории. Предотвратите взрывы. Спасете Россию от очередного ужасного потрясения, которое может случиться в любое мгновение. Вы меня понимаете? — Рем пытливо всматривался в бледное лицо Алексея, в его сияющие голубые глаза, желая понять, как глубоко и истинно проникли эти слова в сознание претендента на царство.
— Мне кажется, я вас понимаю, — взволнованно ответил Алексей.— Вы готовите акт передачи власти. Готовы совершить отречение, которое искупит то, другое отречение, совершенное сто лет назад на станции Дно. Если то отречение перерезало артерию, из которой хлынула кровь русской истории, обагрив весь русский двадцатый век, то это отречение должно соединить рассеченную артерию, запечатать в ней русскую кровь, не дать ей снова разлиться.
— Вы меня правильно поняли. Я готов отказаться от власти и восстановить в России монархию. Я вижу в этом единственный способ сохранить гражданский мир, не допустить революции, Сберечь страну. Этот акт чрезвычайно сложный, но, имея таких рафинированных управленцев, как Илларион Васильевич Булаев, мы сможем найти технологии передачи власти. Это и есть ответ на вызов истории. Это и есть настоящее историческое творчество. Вы готовы на это пойти?
— Готов, — страшно побледнел Алексей, и ему казалось, что он теряет сознание, и земля начинает вращаться, захватывая в свое вращение золотые купола соборов. — Я думал об этом.
— Если вы думали об этом, если вы примеряли к своей голове корону русской империи, вы наверняка размышляли о шагах, которые вам предстоит совершить. Конечно, у вас нет реального опыта управления государством. Вы не сталкивались с истинными проблемами внутренней и внешней политики. Но это все наживное. Преодолевается с помощью советников и помощников, круга единомышленников, среди которых вы, разумеется, найдете и меня, и Иллариона Васильевича, и всех, с кем уже успели познакомиться.
— Да, да, я надеюсь на помощь. Вы познакомили меня с замечательными людьми, талантливыми государственниками, на которых я смогу положиться. — Алексей чувствовал стремительность происходящих кругом перемен. Внезапное завершение тех странных превращений, которым был подвержен. Его готовили не к карнавалу, не к забавному спектаклю, а к царству. Взирающий на него человек, обладавший несравненным могуществом, в распоряжении которого находился флотский офицер с «ядерным чемоданчиком», бомбардировщики и ракеты, несметная казна и послушные его воле чиновники, — этот человек добровольно уступал ему власть, возвращал громадную, измученную разладом страну в русло традиционной истории. Это являлось актом Божественного промысла, несло в себе космический смысл. Недаром пели под его стопами черные камни брусчатки, звенели голубые проемы колоколен, возвысились и озарились стены кремлевских соборов, в которых мироточили мощи царей и праведников, светились камни великих гробниц. — Я, конечно же, стану опираться на драгоценный опыт советников, как это делал Петр, окружив себя «птенцами гнезда Петрова». Пусть будут «птенцы гнезда Алексеева», не правда ли? Наш замечательный режиссер Басманов, чьи киношедевры оставляют позади лучшие ленты Голливуда. Владыка Арсений, мудрейший пастырь, светоч нашего православия. Искушенный в делах разведки генерал Лобастов, который вывез меня из провинции и показал первопрестольный град Москву. Министр обороны Курнаков, который, храня государственную тайну, не смог показать мне настоящую ракету «Порыв», но дал понять, сколь крепок и надежен ядерный щит России. Министр экономики Данченко, блестящий стратег и управленец, сохранивший великие советские заводы, рабочий класс и ученых. Искушенный и умный политик Сабрыкин, кому послушна Государственная дума и кто будет незаменим во время перехода России от Президентской республики к монархии. И, конечно же, Илларион Васильевич Булаев, чей управленческий гений и мистическое чувство России сделали его метаполитиком. И вы, Артур Игнатович, гениальный провидец, истинный русский подвижник, совершающий акт, небывалый в истории Государства Российского. И Виктор Викторович Долголетов, управлявший страной в самые страшные, кромешные годы. Вы все станете мне содействовать, мы вместе станем целить Россию, вправлять вывихи русской истории, сращивать переломы русских эпох.
Алексей был воодушевлен, ему казалось, что кто-то внушает ему вдохновенные мысли, кладет на уста пророческие слова. Его душа была фанфарой, в которой рокотали звуки небесного трубача, флейтой, в которой струилась «музыка сфер».
— Ждал, что вы произнесете эти слова, — Было видно, что Президент находится под впечатлением услышанного. — И все же, Алексей Федорович, что бы вы лично предприняли, когда оказались в тронной зале, в горностаевой мантии, держа в руках усыпанные каменьями державу и скипетр? Ваши первые идеи и деяния?
Незримый горнист вдувал в него свое пламенное дыхание, флейта из тростника, растущего по берегам лазурных райских озер, переливалась волшебными звуками.
— Моя тронная речь будет посвящена Справедливости. Я обращусь к народу, провозглашая Справедливость той божественной ценностью, которую мы положим в основание новой Империи. Справедливость, во имя которой погибли князья Борис и Глеб. Которую проповедовал в русских лесах Преподобный Сергий. О которой князь Александр Невский сказал: «Не в силе Бог, а в Правде». О которой писали Пушкин, Достоевский и Гоголь. Мечтали русские космисты. Шли на муку Зоя Космодемьянская и Олег Кошевой. За которой полетел в Космос Юрий Гагарин. О которой в своей поэме писал поэт Юрий Кузнецов. Потому что Справедливость положена Творцом в основу мироздания, и если Справедливость попирается, то прерываются не просто династии и царства, гибнут не просто исторические эпохи и империи, но гаснут светила и солнца, затухают участки Вселенной, лучезарные звезды превращаются в «черных карликов», сжирающих Свет Мира сего. Я положу Справедливость в основу всех законов и уложений, и Справедливость, воспринятая государственными мужами И учеными, воинами и художниками, землепашцами и строителями, сама возведет Империю, сделает ее самой прекрасной и доброй, привлечет в нее ныне разобщенные и несчастные народы, которые обретут в ней свой дом и свой Храм. Я привнесу в государственную жизнь «Райскую Правду», напишу на кремлевской стене «Формулу Рая». Такой будет наша Империя.
