Виртуоз волновался, ему казалось, что их могут услышать. Их подслушивает любезный официант и вкрадчивый служитель. Подслушивающие устройства вмонтированы в Деву, усыпанную самоцветами, в крону дерева, иллюминированную бриллиантовыми лампочками. — Послушайтесь меня, уезжайте. Я ответственен за вас. Перед той, у которой только что побывал.
— Илларион Васильевич, напротив, я не должен никуда исчезать. Это раньше все могло казаться интригой, но в эту интригу, поверьте, вмешались божественные силы. Вначале я противился совершенному надо мной насилию. Пытался убежать. Но постепенно со мной совершались странные превращения. Так глиняная кукла, когда в нее вдыхают божественный жар, превращается в человека. Так человек, когда на него воздействуют мистические стихии, преображается, меняет сущность, обретает иную натуру, иную группу крови. Я проникался государственным сознанием. Мне открывались трагические пути русской истории. Я чувствую мое мессианское предназначение. Мне трудно вам объяснить, но сегодня, в Храме на Крови, мне показалось, что в моих жилах действительно течет царская кровь. А у Ганиной Ямы мне передалась малая толика царской святости. Вот тому доказательство… — Алексей расстегнул рубаху, обнажил грудь и открыл лилово-алые гематомы.
— Что это? — изумился Виртуоз.
— Следы от пуль, которые ударили в грудь Государя Императора и долетели до меня. Знак нашей родственной и мистической связи.
— Поразительно, — прошептал Виртуоз, глядя на красно-синие метины. — Это стигматы.
— Вот поэтому я не должен бежать. Этими пулями, как гвоздями, я прибит к русской истории. Я стану русским царем, и царство мое будет Империей Света, Добра и Любви. Именно этим достигается могущество и неколебимость государства. Вы мне поможете. Ваше знание технологий и законов управления, ваш непревзойденный авторитет и ваше чувство русской истории, — все это поможет мне основать Империю Света. В государственную философию, в искусство государственного управления мы внесем «Формулу Рая», которой владел Юрий Гагарин. В основу государственных уложений мы положим «Райскую Правду», которая открылись поэту Юрию Кузнецову. Мы посетим с вами все тюрьмы и остроги, все лечебницы и дома престарелых, все сиротские приюты и богадельни. Мы протянем руку слабому и обиженному. Поможем бескорыстному герою и богооткровенному творцу. Я буду царем бедных, царем униженных и оскорбленных, среди которых сегодня большинство русского народа, других народов, изгнанных из империи. Вы согласны? Вы станете мне помогать?
— Вас убьют, как убили последнего царя.Бы не знаете этих жестоких, коварных людей, которые не захотят отдавать вам власть. Следы от пуль на вашей груди — это предупреждение о пулях, пока еще дремлющих в обойме снайперской винтовки. Умоляю вас, скройтесь!
— Нет, я останусь. Народ не позволит меня убить. Есть знамения. Я нахожусь под покровом Божьей благодати. Я исполню мою миссию.
Эти слова были произнесены тихо, истово, как присяга и духовная клятва. Не подлежали отмене. Виртуоз смотрел на бледное синеглазое лицо, окруженное золотистой бородкой. От нее ли, от золотистых ли отсветов фонтана, но вокруг головы Алексея чуть светился воздух, как в том световоде, сквозь который недавно промчалась душа Виртуоза.
«Почему я, талантливый, верящий, положивший всю мою жизнь на служение Государству Российскому, должен быть тенью циничных и злых самозванцев? Почему я должен дарить мои силы канатоходцам, которые балансируют над раскаленным морем народной ненависти, делать все, чтобы они не сорвались с каната и их не поглотила пучина русского бунта? Передо мной человек, имеющий око, которым созерцает Бога. Будущий царь, способный одухотворить «субстанцию власти», внести в нее «райские смыслы», сберечь от порчи и тления «государственную идею» России. Стану ему помогать. Стану ему, как брат. Вместе будем служить России».
— Хорошо, — произнес Виртуоз, протягивая Алексею через стол две руки. — Я иду за тобой. Станем строить Империю Русского Света. Считай меня своим братом. Я — твой духовный брат.
— Ты — мой духовный брат, — ответил Алексей, вкладывая свои ладони в протянутые руки Виртуоза. — Брат, — повторил он тихо.
Слабо замузицировал, замерцал лежащий на столе телефон Виртуоза. Тот открыл створку раковины, поднес к уху.
— Да, конечно. Я понимаю. Обязательно буду, — отрывисто отвечал Виртуоз. Сложил створки раковины, в которой укрылся аметистовый моллюск.
— Звонил президент Лампадников. Завтра в десять утра ждет нас обоих в Кремле.
— Брат, — тихо повторил Алексей.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Рано утром их отвезли в аэропорт. Белый, похожий на дельфина «Фалькон» поднялся в синеву и взял курс на Москву. В салоне им предложили легкий завтрак. От приветливой стюардессы пахло свежестью, духами. Пилот в белой форме, белозубый, предупредительный, рассказал о маршруте, о температуре за бортом, о городах на пути следования. Алексей и Виртуоз сидели напротив друг друга, большей частью молчали. Словно боялись спугнуть возникшие между ними отношения братского единодушия и доверия. Погода над всей европейской Россией стояла безоблачная. Солнце светило на всем пространстве, до горизонта, где воздух начинал туманиться, сгущался в синеву, и угадывалась выпуклость земли. Под белым плавником самолета плавно текли леса — хвойные, черно-синие и густые, и лиственные, прозрачные, пронизанные изумрудным светом. Струились реки, большие и малые, на них возникала солнечная латунная рябь, будто на воды ложился лист трепещущей фольги, и казалось, самолет пролетает над тускло-золотистым зеркалом. С неподвижными дымами, прилепившимися к оконечностям труб, проплывали заводы. Города и поселки казались аккуратными чертежами, нанесенными на планшет кварталами, улицами, подъездными дорогами, и к самолету вдруг прилетал луч, отраженный от раз битой на пустыре бутылки. Состав с крохотными бусинами цистерн казался недвижным, уловленным в хрупкую кисею железнодорожного моста.
Алексей смотрел сквозь голубоватую линзу воздуха, которая позволяла видеть каждую тропинку в поле, каждую белую церквушку в селе. Ему казалось, что кто-то незримый и великодушный показывает сквозь волшебное стекло его будущую державу, дарованное ему царство. Он с высоты принимал под свою длань эти маренные русские дали, испытывая к ним благоговение и бесконечную любовь. Из его сердца исходил незримый луч, чертил землю, и все, что попадало в этот скользящий по земле луч, преображалось, исцелялось, одухотворялось. Выздоравливали страдающие на больничных кроватях больные. Утешались убитые горем вдовы и сироты, надеясь на грядущую встречу с любимыми. Утихали распри и ссоры, и люди, словно очнувшись от наваждения, просили друг у друга прощения. Охотник в лесах отводил от бегущего лося ружье, и прекрасный зверь продолжал бежать, расплескивая болотную воду. Отравленное ядами озеро, с ядовитыми пленками нефти, становилось прозрачным, и в нем начинала играть рыба. Этот излетавший из сердца луч имел своим источником тот необъятный свет, к которому он стал причастен, воспарив от Ганиной Ямы к божественному престолу.
