Жадно, словно впервые, он смотрел на заворачивающий красный трамвай. На ворон в мутно-синем небе, исчезающих за крышей дома. На высокое, отразившее солнце окошко. Это окошко было его, птицы были его, трамвай, поворачивающий по блестящим рельсам, принадлежал городу и стране, за которые он был в ответе. Он был невидимым миру царем. Чудотворные иконы храма, выпущенные из револьвера пули преобразили его. Видоизменили состав крови. Создали иную судьбу. Перекодировали прошлое и будущее.
Ему оставалось выполнить еще одно предназначение. Побывать у Ганиной Ямы, где, обезображенные и расчлененные, сожженные в огне и едкой кислоте, были обнаружены останки царской семьи. Его венценосные предки. Поймал такси и отправился к зловещему и святому месту.
Сначала город не выпускал, замуровывал в пробках, путал в лабиринтах тесных некрасивых улиц с гаражами, складами, застарелыми мастерскими и заводами. Затем такси вылетело на свободное шоссе. Мчалось на просторе широкой ухоженной трассы. Свернуло на асфальтированную, окруженную соснами дорогу. Покатило среди красного соснового бора. Алексей всматривался в глубину сумрачного леса, старался представить, как сто лет назад здесь по ночному проселку трясся разболтанный грузовик. В кузове, распростертые, лежали мертвые тела. Следом подскакивал на ухабах легковой автомобиль. В чаще леса, в свете автомобильных фар сбрасывали на землю трупы царя и царицы, мертвых, исколотых штыками царевен, пробитого пулями царевича. Топорами, как мясники, рубили их на куски, с хрястом отделяли руки, ноги и головы. Складывали окровавленные обрубки в груду. Обливали бензином, тщательно пропитывая волосы женщин, торчащие из одежд кровавые кости. Чадным пламенем, освещая вершины сосен, горели тела. Из огненного шара смотрела царская, с залысинами и седой бородой голова, тонкое, с остановившимися глазами лицо царевича. Как пакля, пылали пропитанные бензином волосы царицы и ее дочерей. В затухающий костер с черными комками швыряли ковшами серную кислоту. Кислота шипела, съедала останки, поднималась ядовитым паром. Экзекуторы отскакивали, заслоняли рты рукавами, кашляли, скверно ругались, Заматывали обожженные кости в мешковины, волокли по мхам и папоротникам в заброшенную шахту, кидали в темную щель.
Эти жуткие зрелища преследовали Алексея, и он, увидев придорожный указатель «Ганина Яма», ожидал встретить нечто ужасное, невыносимое. Противился этой нечеловеческой встрече.
Однако все выглядело совсем иначе. Шоссе привело к просторной асфальтированной площадке, на которой тесно стояли туристические автобусы. У киосков и палаток туристы и паломники покупали буклеты и книжицы. Дымились жаровни с шашлыками, за столиками под тентами люди закусывали, оживленно говорили. Часть соснового бора была огорожена, сквозь изгородь, напоминавшую древний частокол, вели ворота с надвратной башней, как в древнерусских городах. За воротами, среди сосен расходились во все стороны асфальтовые дорожки. Повсюду, меж стволов, виднелись рубленные из круглых венцов церкви и часовни. Высились шатровые колокольни, пестрели узорные крылечки, точеные столбики, резные наличники. Все было красиво, добротно, выполнено с любовью и старанием. Но во всем этом чудилась Алексею легкомысленная туристическая затея. Все напоминало ярмарочный городок или детскую площадку с затейливыми теремками и раскрашенными столбиками. Везде по дорожкам расхаживали туристы, слышалась громкая английская речь. Паломники стайками переходили от одной церкви к другой, старательно крестились, прилежно слушали поводырей.
Это огорчило Алексея. Расторопные предприниматели и церковные казначеи с поспешной легкостью прикоснулись к космической тайне. Монастырские «ловцы человеков» и здесь, по соседству с ужасным местом, расставили свои сети. Роковая тайна требовала иного к себе отношения, иного искусства, иной искупительной веры и слезной, неутешной молитвы. Однако, двигаясь по тропинкам среди туристов и богомольцев, он изменил свое мнение. Нарядная, из детских сказок, архитектура церквей и часовен, лубочная, словно из книжек Билибина, наивность теремков и крылечек были неслучайны. Служили обезболивающим средством для тех, кому были невыносимы ужас и боль царской казни, непосильна помрачающая разум трагедия, непостижима глубина космической тайны. Церковные мудрецы были целителями и врачевателями смертельной, поразившей людские души болезни.
Алексей блуждал по дорожкам, не заходя в деревянные церкви, слыша над головой мерный шум сосен. Внезапно, среди размеренных дуновений ветра, он уловил иной, невнятный гул, Звук исходил не из неба, не из пышной, сияющей хвои. Гудели корни деревьев, слабо содрогалась земля, едва заметно трепетало растревоженное звуком пространство. Сердце испуганно дрогнуло, и он, повинуясь чуткому, затрепетавшему сердцу, пошел на этот подземный звук.
Миновал несколько срубов с церковными луковками и шатровыми колокольнями. Увидел указатель с надписью «Ганина яма», поясняющий текст, как это бывает в местах массового посещения туристов. Земля под ногами гудела, словно сотрясался невидимый кратер. Еще несколько шагов, и он оказался на дощатой, покрытой навесом галерее, что вела под соснами, огибая небольшой овраг, окружая земляную рытвину, смыкаясь вокруг просевшей земли. В центре рытвины чернела неровная щель, напоминавшая лесную нору.
Из этой щели исходило трясение, передавалось в сухие доски настила, в расползавшиеся корни сосен. Этот тектонический звук сопровождался жалобным звоном досок, струнным гудением сосновых стволов. Он понял, что находится у заброшенной шахты, куда сбрасывались тела убиенных. Звук, который он улавливал не слухом, а испуганным сердцем, был гулом неисчезнувшего, случившегося сто лет назад злодеяния.
Он всматривался в глубину норы, и казалось, ее заволокло мутным дымом. Это и впрямь был кратер, ведущий в центр земли, и глубже, в сокровенную, ужасную тьму, в преисподнюю, в сердцевину ада. Мутный дым был дымом вечного пожарища, испепелявшего свет, ликующую жизнь, божественные силы мира. Железной окалиной тянуло из-под земли, словно там находилась невидимая кузница, где грохотали наковальни, шипели кузнечные мехи, пламенели угли, и чудовищные существа орудовали раскаленными клещами, тяжкими молотками, красными шкворнями. Ему стало дурно, горло першило от кислотных испарений. Он чувствовал жуткое притяжение, которое затягивало его в черный зев. Видел свивавшееся воронкой пространство, где скрученные, сплетенные в жгут, ввинчивались в дыру земные стихии, погибшие души, тщетные упования, великие проекты. Туда, как темная струя, сливалась земная история, пропадала линия русской судьбы. Ее расплющивали удары, жгли раскаленные угли, и на поверхность просачивался запах пепла и паленой плоти.
Склоны рытвины поросли травой. По склонам ямы были посажены лилии, белые, розовые, нежно-золотые. Их было множество, цветущих на склонах и кромках провала, словно своими корнями они скрепляли зыбкую почву, не давали увеличиваться оврагу, со всех сторон обступали темную щель. От них исходил дивный аромат. Благоухающее облако окружало зловещую щель. Сквозь сосновые кроны летели лучи, и навстречу лучам тянулись дивные цветы, раскрывались божественные лепестки, струились райские ароматы.
Нежность, целомудрие, несказанная красота боролись с же лезными силами, укрощали волю преисподней. Здесь, в Ганиной Яме, шла непрерывная схватка. Духи света сражались с духами тьмы. Одни, вместе с дымом, излетали из Подземного прогала. Другие, в плеске сверкающих крыльев, мчались из неба, неся перед собой сияющие цветы. Алексей чувствовал, что кругом сшибаются крылья, свистят мечи. Борьба идет за его душу, за его судьбу, за его таинственное предназначение. Он стоял на дощатом настиле, рассекаемый надвое. Одна его половина затягивалась в дымный зев, а другая, окруженная лилиями, возносилась в лучах. И он стал молиться:
