Он ловил без устали, отбиваясь от пикирующих вихрей. И когда сражался с яростными нимфалидами, похожими на маленьких разъяренных быков, подумал, что охота его напоминает корриду.
Устал, ослабел. Рубаха прилипла. Лицо жгло от солнца и едкой, смоченной потом пыльцы. Покинул ложбину, мечтая о воде, океане. Брел на отдаленный шум прибоя. И вдруг перед ним на качнувшийся плоский лист села бабочка, огромная, голубая, повернулась по солнцу, совместив свое тельце с направлением светового луча, раскрыла крылья, и он испуганно замер, задохнулся от чистейшей лазури, исходящей от бабочки. Она была близка и доступна. Своим цветом и волшебным появлением напоминала рублевского ангела. Казалась чудом, ниспосланным ему на этой поляне. Высшим, к нему обращенным знамением. Слабея, чувствуя, как немощь и неуверенность разливаются по его обессилевшим мускулам, понимая, что доступность бабочки лишь обман и она окружена неприступной лазурной преградой, он тянул к ней сачок. Связывал с бабочкой ожидание счастья, когда-то возникшего, удалившегося, померкшего было и вновь возвратившегося в образе синей бабочки.
«Не исчезай!.. – умолял он, подвигая сачок. – Не улетай, останься!..»
Молил, а сам просчитывал протяженность взмаха, длину плеча и древка, дугу от зрачка, проведенную к голубому сиянию. Еще до удара знал, с ужасом видел, что промахнется. Ударил и промахнулся. Бабочка, как вспышка, вспорхнула и понеслась. В страдании, в горе он погнался за ней, растрепанно перескакивал кочки. Держал над собой сачок, понимая, что теряет ее, что никогда, сколько ни живи на земле, больше ее не увидит. Споткнулся, упал, проезжая локтем по режущим травам. Лежал в горе, зная, что чудо его миновало. Медленно, вяло брел обратно.
Сесар привез их в Чинандегу и оставил до утра – утром он заедет за Белосельцевым, и они вернутся в Манагуа, чтобы перелететь Кордильеры, на Атлантик-кост, в Пуэрто-Кабесас, столицу индейцев «мискитос».
Белосельцев отпустил Валентину и вернулся в палату, в ее вечерний розовый свет, который проливался в окно от вулкана, похожего в этот закатный час на огромный, розовеющий в небе светильник. Лег на постель, закрыл глаза, и опять бесшумно возникло: ее легкая стопа, ударяющая в белый песок. Плывущее в океане дерево с подводными снопами лучей. Ее круглая, незагорелая грудь в брызгах прозрачного солнца. Гладкий летящий асфальт и ее откинутое в восхищении лицо. Лазурная бабочка на цветке и голубая исчезающая искра. Он заснул среди мелькающих видений, а проснулся – было темно. В окне, вокруг конуса непрозрачной горы, стоцветно сверкали звезды.
Их вид поразил его. Они волновались, рябили, беспокойно и страстно переливались Вдруг остро разгорались и вспыхивали, словно придвигались к земле. Тускнели и мрачнели, будто отдалялись в бесконечность. Возникали новые созвездия, которых прежде не было видно, с иным сверкающим орнаментом, иной плотностью блеска и цвета. Начинали радужно дрожать, становились алыми, голубыми, отливали изумрудом, полыхали голубым и лазурным. Небо трепетало, беспокойно пульсировало, словно его раздувал огромный ветер. Казалось огромным растревоженным костром, откуда летели огни. Искрящимся мехом на изогнутой спине пушного зверя, осыпанного синим инеем. Вдруг звезды чего-то пугались, устремлялись все в одну сторону. Начинали скользить, смещаться, исчезали за вулканом. На их месте тотчас появлялись новые, столь же бессчетные и лучезарные. Небесная сфера поворачивалась вокруг лучистой, едва прочерченной оси. Время убыстрялось, словно в Мироздании назревало событие, громадное, небывалое, связанное с преображением мира, меняющее законы Вселенной. И она вспыхивала и угасала, страшилась и ликовала, готовилась к небывалым родам.
Валентина вошла, и он почувствовал ее руки у себя на плечах.
– Заглядывала к тебе – ты спал так сладко, что не посмела будить.
– Мне казалось, я слышал, как ты входила.
– Завтра утром с субкоманданте Санчесом еду в Манагуа. Там остановимся на вилле, где живут их военные. Буду делать уколы, давать лекарства. Но изредка смогу тебя видеть.
– Провожу тебя до виллы, узнаю, где расположена. Украду тебя непременно.
– Ты говорил, что улетишь на Атлантическое побережье, а потом в Москву. А я вернусь в Чинандегу. Мне еще год здесь работать.
– Очень долго, целая вечность. Как же нам быть?
– Ты не знаешь?..
Небо над вулканом волновалось и вспыхивало, будто ковер, который вынесли ночью на снег, набросали холодные сыпучие ворохи, чистили веником, и каждая ворсинка начинала драгоценно гореть, сочно сверкала, переливалась зеленым и алым. Незримая хозяйка убирала небесный чертог, переставляла чаши и вазы, зажигала лампады и люстры, торопилась к приходу долгожданных гостей. И ее торопливость передавалась сюда, на землю, как убыстрение времени, стремительное убывание отпущенных сроков, сокращение жизни. И надо торопиться, успеть за оставшиеся часы и минуты совершить самое главное. То, для чего ты был создан, награжден бытием, откладывая это «главное» на потом, отвлекаясь на забавы и зрелища.
– Я хочу тебе что-то сказать. Хотела вчера, не решилась. Сегодня днем опять не решилась. А сейчас скажу. Удивительно, что мы с тобой встретились. Столько лет жили в одном городе, ходили по одним улицам, быть может, имели общих знакомых, а не встречались, жили порознь. А тут перелетели половину земли, оказались на чужой стороне, среди чужого люда, и вдруг наши дорожки сошлись. Это чудесная случайность, непредвиденное, немыслимое совпадение, необъяснимое чудо. И может так статься, что наши дорожки опять разлетятся и мы больше никогда не встретимся. Будем проживать свои разные жизни – кто хорошо, кто плохо. Станем вспоминать этот вулкан, сверкающие молнии, плывущее в океане дерево, автомобильные гонки, но уже никогда, до самой смерти, не увидимся…
Вселенная волновалась, дышала, словно по ней из края в край разносилась Благая Весть – об исчерпании прежних законов, исчезании одряхлевших миров, возрождении умертвленных, засыпанных пеплом планет, сгоревших дотла созвездий, потухших светил, расколотых на безжизненные осколки галактик. Волшебная Весть проникала в темные, не озаренные Любовью и Смыслом, углы, куда забились Грех и Безумие, образуя черные бездонные дыры, в которые утекали гаснущие солнца и луны, проваливались миры, сливались неодушевленное вещество и греховный, отпавший от Бога, дух. Казалось, в небе, чуть различимая с земли, прозрачная и стремительная, летела прекрасная женщина, разбрасывала драгоценные россыпи, кидала разноцветные узоры, рассыпала цветы. И по этим цветущим дорогам, по многоцветью звезд и светил кто-то приближался. Озарял своим приближением погасшие пространства, зажигал мириады новых звезд, разбрасывал, словно зерна, россыпи метеоров, засевал умертвленные пустыни Вселенной. И там, среди черных дыр и мертвых планет, расцветали сады. Вулкан Сан-Кристобль мерцал, словно на него из неба проливалась волшебная роса.
– Тогда, в аэропорту, под бомбежкой, едва я тебя узнала, как ты исчез, и, казалось, уже навсегда. Но случилось чудо, мы встретились снова, на одну минутку, на танцплощадке. Я успела тебя поцеловать, но потом ты снова исчез, и опять мне казалось, что навсегда. Но чудо повторилось, ты вернулся, обожженный, усталый, у нас была дивная ночь, а потом ты опять исчез, погрузился в эту страшную кровавую зарю. Мог не вернуться, мог умереть, но опять, по чьей-то чудесной воле, вернулся. Значит, судьбе угодно, чтобы ты ко мне возвращался. Нам нельзя расставаться. Без меня тебе будет ужасно. С тобой может случиться беда. Ты можешь совершить страшный грех, или ужасное злодеяние, или заболеть неизлечимой болезнью, или сойти с ума. Но если мы будем вместе, ты будешь жить вечно. Ибо так задумано. Мы не можем отказаться от чуда, которое нам подарили…
