– Гринго!.. Фрегат!.. – Помощник командира, наклонив вперед голову, наставя бинокль, уже не водил им по горизонту, а вцепился взором во что-то, видимое ему одному, заслоненное от остальных солнечной дымкой.
Белосельцев, шагнув по мокрой, блестящей, как лед, палубе, подошел к моряку, и тот без его просьбы передал ему бинокль, указывая рукой направление, где, незримый, находился корабль.
Он вел окуляры в расплавленном ртутном пространстве, приближал далекие воды, тщетно пытаясь обнаружить корабль. Но лишь танцевала линия горизонта, вспыхивали серебряные жгучие вензели, словно кто-то ударял по океану ладонью. Он вдруг поймал, тут же потерял и снова поймал серый контур с размытыми очертаниями. Заостренные формы, пирамидальная, из уступов, надстройка выдавали военный корабль. Но все было воздушно-серым, прозрачным, словно облачко, на которое налетит порыв ветра и унесет, как мираж.
– Фрегат! – повторил моряк, угадав, что корабль захвачен в линзы бинокля. – Иногда их два… Иногда приходит десантный корабль с пехотой… Один раз приходил авианосец…
Катер негромко грохотал среди синих и сиреневых волн. Не меняя курс, шел в открытое море, навстречу фрегату, и стрелки на кормовом и носовом пулеметах держались за рукояти оружия, вели стволами по перламутровым волнам, стеклянным летающим рыбам и далекой серой тени военного корабля, от которого, пропущенная сквозь линзы бинокля, брызнула в зрачки Белосельцева металлическая струйка опасности.
Белосельцев вернул бинокль. Привинтил к фотоаппарату телеобъектив, надеясь сквозь него рассмотеть и, быть может, сфотографировать американский корабль.
За то время, пока он привинчивал телевик, фрегат стал ближе, объемней, наполнился тяжестью, металлической плотью. Можно было угадать конфигурацию его башен, чуть различимые орудия, контейнеры с боевыми ракетами, утончающуюся вверх гору металла с дымкой антенн и радаров. Он сделал несколько снимков фрегата, израсходовав вместе с отрезком пленки импульс нетерпения и досады – корабль был слишком далек, недоступен для фотографирования.
– Ближе не будете подходить? – спросил он помощника капитана.
– Нельзя. Он в нейтральных водах. Если пойдем на сближение, может открыть огонь. Гринго – мастера провокаций. Во Вьетнаме они объявили, что вьетнамские катера напали на их корабли, и начали ковровые бомбежки городов. Здесь плавают их авианосцы, они могут послать самолеты на Коринто, Манагуа.
Белосельцев смотрел на фрегат, стараясь усилить в себе ощущение тревоги, близкой, исходящей от корабля угрозы. Но слишком солнечным и лазурным был океан, слишком сказочными казались летающие по волнам росчерки света. Перламутровая прохладная пыль орошала его разгоряченные щеки, и он, следя за исчезающим, словно мираж, кораблем, вдыхал запах вод и далеких, почти невидимых на побережье лесов.
Среди сверкания и шелеста, колыхания и ровного стука мотора, порождавшего белую нарядную пену, его охватила сладостная неподвижность, когда остановившиеся зрачки смотрят на синие провалы и гребни, но видят совсем иное. Их маленький московский дворик с сырой клумбой, на которой растут алые маки, оранжевые ноготки, душистый бледный табак, и он наклоняется к розовому цветку, зная, что бабушка смотрит на него из высокого окна, любуется, любит, и он чувствует чудесный луч, исходящий из ее карих, нежных, любящих глаз. Этот луч сопровождал его на протяжении детства и отрочества, хранил, лелеял, берег, а когда бабушка умерла, этот луч продолжал исходить из той таинственной, прозрачной бесконечности, куда она удалилась, продолжая и оттуда беречь его и хранить. Проживая без нее долгие годы, двигаясь по воюющим континентам, по охваченным мятежами и революциями странам, подвергаясь опасностям, опаляемый взрывами, слыша, как стучат по броне автоматные очереди, созерцая жестокости и непомерные зверства, он сберегал свою жизнь, свою верящую, открытую состраданиям душу, спасаясь от жестокосердия, лишь потому, что бабушка, невидимая, из бестелесной таинственной бесконечности, посылала ему свой любящий, сберегающий луч. Вот и теперь, прозрачная, как видение, она промелькнула над катером, созданная из радужных туманов и солнечных отражений.
– Внимание!.. Боевая тревога!.. Цель по курсу!.. – Лейтенант выскочил из рубки на палубу, где ветер приподнял его черные тяжелые кудри. Он показывал рукой в сверкающую пустоту, трепетавшую за курсовым пулеметом и красной, потемневшей от влаги косынкой «корсара».
Среди отражений, солнечной ряби, моментальных вспышек Белосельцев различил пляшущую черную точку, которая вначале показалась ему соринкой в глазу, или плывущим дельфином, или темным ожогом солнца на сетчатке глаза. Но точка не исчезала, скрывалась и возникала в волнах, и, казалось, была окружена ободком белой пены, оставляла в синеве едва различимый белесый след.
– Гондурасский катер!.. В наших водах!.. Перебрасывает диверсантов!..
Точка увеличивалась, приближалась, смещаясь в сторону далекого берега, который чуть желтел, качался и плавал между океаном и небом.
Лейтенант вернулся в рубку, перехватывая у помощника колесо. Двигатель застучал чаще и злее, выталкивая за кормой зелено-белые буруны. Днище стало жестче ударять в водяные ухабы и кочки. Белосельцев стопами чувствовал тугие удары, а грудью, где жарче и испуганней забилось сердце, исходящие из темной точки вражеского катера невесомые лопасти опасности, которые шарили по океану, отыскивали его, стоящего на скользкой блестящей палубе. В нем возникло предощущение удачи, возможность увидеть уникальную, скрытую от посторонних глаз картину морских столкновений в заливе Фонсека, где две враждующие, готовые воевать страны боролись за господство в водном пространстве. Он перезарядил камеру, спрятал кассету с использованной пленкой в глубокий нагрудный карман. Для всех окружавших он был репортер, а на деле – военный разведчик, получивший доступ к бесценной боевой информации.
Катера сближались, и уже виднелись красная черточка на борту «гондурасца», блик солнца на стеклянной кабине, белое перо пены у заостренного носа. «Гондурасец» не менял курс, лишь уходил к берегу, надеясь прорваться в широкую брешь между береговой линией и возникшим противником. Лейтенант вращал колесо, идя наперехват, и все, кто находился на катере, – пулеметчики у турелей, замызганные мотористы, Сесар, привставший с зарядного ящика, – выражением лиц, напряжением мускулов, устремленными в одну сторону нетерпеливыми взглядами торопили встречу, понуждали грохочущий, истошно скрипящий двигатель. Белосельцев весь отдавался гонке, страстно желал догнать, беззвучно молил, чтобы катер врага не ушел, чтобы камера запечатлела картину схватки, и уже в нетерпении и азарте делал первые, бессмысленно-далекие кадры, не умея себя остановить.
Катера шли параллельным курсом. Белосельцев видел блики солнца на мокром черном борту, сочную красную ватерлинию, откинутую назад застекленную рубку, в которой угадывался рулевой. На корме возвышался столбик пулемета и стоящий подле него недвижный стрелок. Два мчащихся кораблика с напряженным воем моторов, с заправленными пулеметными лентами были двумя ненавидящими друг друга сгустками жизни среди огромного пустого пространства, в котором им предстояло встретиться и сразиться.
