Маринке Рымниной суждено коротать время в одиночестве, она
не только отвратительная дочь, вечно ругающаяся со своей матерью, не только
плохая родительница, разрешающая Ваняше разгуливать по морозу в драных
ботинках, она еще и на редкость бездарная хозяйка. Перед своим отъездом на
свадьбу Рымнина сварила гречневую кашу и щедро угостила всех. Кажется, ядрица
тот продукт, который испортить невозможно: сунула чистую крупу в кипящую
подсоленную воду и отправила на упревание. Но то, что оказалось у нас в
тарелках, походило на жидкий кисель с непонятным, отчего-то ржавым вкусом. Вот
и чайник у девушки смахивает на страшный сон. Я чиркала и чиркала автоподжигом,
чувствуя, как в душе медленно разгорается костер злобы. Вот она, хваленая
импортная техника! Хороша встроенная зажигалка! Сколько можно ждать!
Рассердившись окончательно, я отвернулась от горелок,
нажимая одной рукой на кнопку, другой потянулась к кухонному шкафчику, и в эту
самую секунду мне на голову упал потолок.
Лежа на полу я, разинув рот, наблюдала за происходящим. Вот
жуткий чайник взлетает вверх, а потом, словно на реактивной тяге, несется к
противоположной от плиты стене. Бум! Новенькие обои сруливаются и обваливаются
на тщательно вымытый мною линолеум. С потолка дождем осыпаются белые куски,
из-за роскошного «Индезита» вырывается столб оранжево-синего пламени, затем
абсолютно бесшумно рушатся кухонные полки, в разные стороны разлетаются чашки,
тарелки, блюдечки, мгновенно трансформирующиеся в обломки, и только потом
раздается невероятный, густой звук: ба-ах!
Ленинид, словно подстреленный заяц, метнулся в коридор. Я
хотела ухватить его за щиколотку, но не успела. Нога в старой, измазанной
кроссовке исчезла, словно капля воды на раскаленной сковородке.
Плохо понимая, что произошло, я отползла к входной двери и
затрясла головой, пытаясь вытряхнуть из волос остатки Маринкиного сервиза. В ту
же секунду в прихожую влетели соседи. Иван Дмитриевич Минкин из шестьдесят
пятой и Нина Михайловна Хрусталева из шестьдесят шестой квартиры.
– Что? – заорал Иван Дмитриевич, на ходу подтягивая
спадающие спортивные штаны. – Терроризьм настал? Гексоген подложили? У, Чечня
проклятая! Бежим, пока дом не рухнул! Давай, Маринка, хватай деньги и
документы, а ты, Нинка, чего рот разинула! Дуй вниз по лестнице, небось народ
уже во дворе стоит. Ну, Маринка…
И он принялся тянуть меня за руки. Я медленно встала. Иван
Дмитриевич милый, приветливый человек, но жуткий дурак. Он работал на эстраде,
пел куплеты, которые в те времена назывались «На злобу дня». Профессия наложила
на Ивана Дмитриевича свой отпечаток. У него очень развита речь, старичок
сначала говорит, потом думает… Нет бы сообразить, что взрывчатку, как правило,
помещают в подвале.
– Что за чушь ты несешь, – налетела на Минкина Хрусталева, –
совсем из ума выжил! На Маринку Дундук покушался, жуткий человек.
Не переставая говорить, Нина Михайловна всунулась в кухню и
запричитала:
– Ой, ой, все в клочки!
– Какой Дундук? – недоумевал Иван Дмитриевич.
– Господи, Ваня, – всплеснула руками соседка, – словно на
необитаемом острове живешь! Весь дом гудит, а ты и не знаешь ничего! У
Мариночки новый жених, имени не знаю, кличут его Дундук или Байбак, ну,
неважно! Другое интересно, парень богатый, на таком джипе к подъезду подруливает!
У него павильоны на нашем рынке.
– У джипа? – разинул рот плохо соображающий Иван Дмитриевич.
– Ваня!!! Нет, конечно, у этого Дундука или Байбака, вот
конкуренты и решили избавиться от мужчины, а Маринке досталось. Ох, зря ты,
детка, с ним связалась. Кстати, – наклонилась ко мне Нина Михайловна, – детка,
как его все же звать, Дундук или Байбак?
Я смахнула с лица волосы.
– Не знаю, первый раз про такого слышу.
– Ой, Виолочка! – изумилась Хрусталева. – А Маринка где?
– На свадьбу укатила.
– Да? А ты что тут делаешь?
– Полы мыла, – сдуру ляпнула я и тут же пожалела о
сказанном, потому что в глазах Нины Михайловны, нашей главной подъездной
сплетницы, заметалось нечто, похожее на радость, и она с плохо скрываемым восторгом
спросила:
– Что, Олега выгнали с работы?
– Нет, конечно.
– Тогда с чего ты в поломойки к Марине нанялась?
Я хотела уже пуститься в объяснения, но тут в квартиру
ворвались Ленинид с огнетушителем, Тамарочка с ведром воды и Ванька,
вооруженный большим пластмассовым пистолетом.
– Всем стоять, руки за голову! – заорал малыш. Иван
Дмитриевич побелел.
– Нина, я же говорил, что это чеченский налет, а ты не
верила!
– Ваня, не идиотничай! – взвилась Хрусталева. Она мигом
выхватила у мальчишки из рук оружие и отвесила Ваняше подзатыльник.
– А-а-а, – зарыдал мальчуган.
– Не смейте бить ребенка, – рассердилась я.
– Это исчадие ада, – закричала в ответ Нина Михайловна, –
несчастье всей лестничной площадки! Кто мне дверь ножиком изрезал?
– А зачем ты сказала в лифте, что моя мама б…, – кинулся в
атаку Ваняша, – сама такая!
– Все равно не смейте бить ребенка!
– Да его мать проститутка, пробы ставить негде, а бабка –
воровка. Ее тут весь район знает, она пивом в ларьке торговала и вечно
недоливала, – сообщила Хрусталева.
Ваняша изловчился и долбанул ногой по коленке Нины
Михайловны.
– Ах ты дрянь! – взлетела на струе злобы сплетница и
схватила мальчишку за руку.
Я рванула Ваньку к себе, раздался нечеловеческий крик. Это
орала Нина Михайловна.
– Господи боже… помогите, о! Нет!
Мы с Иваном Дмитриевичем уставились на Хрусталеву. Честно
говоря, зрелище было жутким. Толстыми, сарделеобразными пальцами, унизанными
золотыми перстнями, Нина Михайловна сжимала оторванную окровавленную детскую
ручонку, вернее, кисть мальчика. Я отпустила Ваньку, и он мигом испарился.
Дальнейшее помнится смутно. Хрусталева сначала визжала на такой ноте, которую
не издать и певцу Витасу. Мигом в прихожей скопились почти все обитатели дома.
Ленинид орудовал огнетушителем в кухне. Томочка брызгала водой на Хрусталеву,
но та обрушилась на пол и затихла. Все принялись размахивать руками и давать
советы:
– Пожар тушите!
– Дайте ей понюхать нашатырь!
– Мальчишку ищите, кровью изойдет.
– Как это она так оторвала?
