– Ты купил мне сладости? Почему? Олег смущенно захихикал:
– Ну так просто. Понимаешь, сегодня понадобилось секретаршу
одного начальника умаслить, вот я и приобрел для нее конфетки, а девочка за
прилавком возьми да и скажи:
– Вот какие у других мужья заботливые бывают, а мой мне
никогда ничего не принесет. Я и подумал, ну и дурак же! Чужой бабе купил, а
Вилке-то! На, бери.
Слушай, а что это у тебя нос такой красный и глаза как
щелки, ты не заболела часом?
– У меня аллергия, – пробормотала я, сжимая огромную
коробку, – на пыльцу.
– Так ноябрь на улице?! – удивился Олег.
– В комнатах растения цветут, – вывернулась я, – была на
работе, и сопли полились.
Мысль о том, что жена секунду назад истерически рыдала,
никогда не придет Олегу в голову, поэтому он мигом переключился на другую тему.
– Эх жаль, в буфет не успеем, уже звонок.
Боясь опоздать, мы пошли в зал. Я прижимала к груди коробку
конфет, в душе прочно поселилось раскаяние. Нет, какой у меня замечательный
муж, лучше всех! Добрый, внимательный, убежал с работы, бросил дела, пошел в
театр, купил конфеты… Мне следует быть заботливой, потому что он очень любит
меня, исполняет любые капризы. Полная светлых чувств, я прислонилась к Олегу и
шепнула:
– Ты самый хороший.
Куприн озадаченно вскинул брови:
– Признавайся, что натворила. Я обозлилась:
– Ничего!
– Почему тогда подлизываешься?
– И не думала даже.
– Да? А мне показалось…
Но тут в зале погас свет, и мы уставились на сцену.
Глава 18
Я училась в советской школе, которую сейчас справедливо
ругают за политизированность и излишнюю строгость. Но было в ней и много
хорошего, в частности, огромная сеть бесплатных кружков, где дети могли
заниматься любимым хобби. Помните стишки: «Драмкружок, кружок по фото, а еще
мне петь охота»?
В моей самой простой районной «образовалке» после уроков
начиналась интересная жизнь. Почти никто не спешил домой, основная масса детей
неслась в подвал, где находились мастерские. Наши девочки поголовно увлекались
шитьем, вязанием и бисероплетением. И если на уроках преподавательница по
домоводству Ангелина Семеновна заставляла всех шить предусмотренные программой
фартук и нарукавники, то на внеклассных занятиях она объясняла, как за два часа
из любой ткани можно сделать хорошенькую мини-юбочку.
– Встала в воскресенье пораньше, – вещала Ангелина, – взяла
старое мамино платье, и раз, сшила себе обновку. Можно вечером на свидание
бежать.
Наши суровые педагоги после уроков превращались в нормальных
теток, дающих нужные для жизни сведения. Но я не училась шить, а пропадала в
театральной студии. Правда, роли мне доставались второстепенные, в основном
горничных и нянюшек, но все равно было очень приятно участвовать в спектакле.
Наш режиссер, собираясь поставить со школьниками пьесу, предварительно водил
детей в театр, чтобы показать, как играют настоящие актеры. «Ревизор» мы
смотрели в МХАТе, который тогда и не помышлял о том, чтобы развалиться на две
части.
Я достаточно хорошо помню ту постановку, даже могу описать
роскошное голубое платье с воланами и рюшами, которое красовалось на Марии
Антоновне. Поэтому сейчас, сидя во втором ряду около Олега, я не ожидала
никаких сюрпризов. Вот через мгновение распахнется занавес, появится городничий
в мундире и заявит: «Господа, я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятное
известие: к нам едет ревизор».
Впрочем, за точность цитаты не ручаюсь.
Вспыхнул свет, занавеса не было. Посреди деревянной площадки
покачивался полуголый, весьма тучный дядька с отвисшим животом.
– Эй, – заорал он, – где народ?
В глубине сцены распахнулась дверка, появились два парня,
одетые санитарами. Они тащили еще одного полуодетого мужика, которого швырнули
под ноги тому, кто, раскачиваясь, гудел:
– Ну, где? Всех сюда…
Когда перед актером, старательно изображавшим похмелье,
появилось много тел, я вытащила программу и уставилась на титульный лист.
Может, в последний момент произошла замена? Ну заболел кто-нибудь, и
администрация решила дать другой спектакль? Но нет! Там четко напечатано:
«Ревизор», сочинение Н. В. Гоголя, продолжительность спектакля два часа
тридцать минут".
Тут я уловила знакомую фамилию: Бобчинский. Значит, все-таки
и впрямь пьеса про ревизора. Но почему тут все голые и говорят совсем не то,
что я учила в школе?
Дальше больше. Из-за кулис вынырнули девицы в юбчонках по
плечи, да, я не оговорилась. На шеях у актрис мотались крохотные пелеринки,
ниже торчало голое тело, правда, затянутое в трико. Режиссер, очевидно, решил
показать мерзкий образ жизни, который ведут чиновники, но излишне увлекся
сценами разврата. Девчонки бегали по сцене туда-сюда, жеманясь и хихикая.
Сначала они изображали горничных, потом парикмахерш. Мужчины щипали их за
разные места и громко обсуждали количество и качество выпитого накануне
коньяка.
Наконец на авансцену вылез Хлестаков. Меня чуть не стошнило.
Актер, изображавший Ивана Александровича, походил на тщедушного кролика. Ростом
паренек не дотянул до метра шестидесяти, а весом до сорока килограммов. Он
смахивал на третьеклассника, по странному стечению обстоятельств оказавшегося
на сцене. Но, приглядевшись повнимательней, я заметила, что на угловатых
плечиках больного ребенка сидит голова хорошо пожившего дядьки, на самом деле
любящего приложиться к рюмке.
И совсем плохо стало, когда Хлестаков разинул рот. Уж не
знаю, кто его научил, но подросток-старичок говорил так, как болтают дети,
проводящие время в подъездах и подворотнях, сильно акая, слегка в нос,
по-блатному растягивая гласные. Его речь была пересыпана словечками: «типа», «в
натуре», «па-а-анимаешь»… А потом он и вовсе предложил попечителю богоугодных
заведений сигарету «Мальборо».
Когда зрители потянулись в буфет, я осторожно спросила у
Олега:
– Ну как тебе?
Муж открыл было рот, но тут сзади донесся высокий, слегка
истеричный женский голос:
– Великолепно! Гениальная постановка! Полный отход от
стереотипов, никакого академизма, сплошные актерские находки, тонкий юмор,
оригинальность во всем!
Олег затравленно обернулся и буркнул:
