– Ну, в общем… честно говоря, не знаю. Помню только по
школьной программе «Мертвые души» и «Ревизор». Тогда комедии показались мне
скучными, а потом я их не перечитывала.
– А вы возьмите Николая Васильевича, – улыбнулась Евдокия, –
удивительно современный писатель. Знаете, меня всегда удивляло, отчего
коммунисты запретили Войновича? Его Чонкин просто грубая поделка, ничего привлекательного.
Я бы на месте прежних властей велела изъять из библиотек Салтыкова-Щедрина и
Гоголя с их едкой сатирой, актуальной в любые времена. Стоит хотя бы вспомнить
про губернатора, у которого в голове играл органчик.
– Вы читаете светскую литературу? – изумилась я.
– Почему же нет? – удивилась, в свою очередь, матушка. – У
нас тут отменная библиотека: Чехов, Бунин, Куприн, Тургенев. Что за дело
привело вас сюда?
С этими словами она распахнула дверь, и я очутилась в
небольшой комнатке. Возле стены стояла узкая кровать, больше похожая на койку
новобранца, чем на ложе женщины: никаких кружевных наволочек, бесчисленного
количества подушечек и пледов. Просто ровная поверхность, застеленная синим
застиранным одеялом. Из угла сурово поглядывали на меня лики святых, перед
иконами на цепях свисала лампада, возле окна высился письменный стол,
заваленный книгами. Еще здесь стояли два потрепанных стула и допотопный
гардероб, пузатый, тяжелый, смахивающий на носорога. Пахло в комнатушке чем-то
странным, но приятным.
Евдокия села на один стул и сказала:
– Прошу, рассказывайте, что за печаль вас привела сюда?
У матушки были странные глаза, прозрачные, словно леденцы, с
большими черными зрачками. Они пробежались по моему лицу, я откашлялась и
спросила:
– Вы давно видели Ежи Варфоломеевича?
– Не так давно заглядывал, – без тени удивления ответила
Евдокия, – привозил эскиз вышивки. У нас сестра Анна – рукодельница,
художественные работы делает, иконы, благословясь, вышивает. Но надобно нам и
денег заработать, поэтому берем светские заказы. Белье шьем, постельное, вот
Ежи Варфоломеевич иногда и приводит клиентов, помогает нам. Он в миру человек
известный, с обширными связями.
– Ежи умер, – сказала я.
Глаза матушки из голубых сделались синими, зрачки сузились,
но лицо не дрогнуло. Она быстро перекрестилась и достаточно равнодушно
повторила:
– Умер? Что за беда случилась? Он ведь молод, хотя на все
божья воля.
– Ежи покончил с собой, повесился.
Евдокия моргнула, потом встала со стула, опустилась перед
иконами на колени и принялась тихо шептать молитвы, изредка кланяясь и осеняя
себя крестным знамением.
Неожиданно из моей души ушло напряжение и тревога, в груди
словно лопнул туго натянутый канат. В комнате было тепло, незнакомый запах
дурманил голову, мерный шепот Евдокии убаюкивал, и я почувствовала, как сон
начинает подбираться ко мне на мягких лапах.
Наконец матушка перекрестилась последний раз и встала с
колен.
– Спасибо, что не посчитали за труд приехать и сообщить
скорбную весть.
– Где Ляля?
– Кто?
– Девочка, которую ваш брат велел спрятать в обители.
Евдокия опять перекрестилась.
– Тут детей нет.
– А приют?
– Какой?
– Разве вы не воспитываете сирот?
– Нет, нас не благословляли на призрение.
– Но как же так…
– Сюда приезжала женщина, – сказала монашка, – тоже искала
девочку.
– Ася Бабкина! Это моя подруга, она сейчас лежит в больнице.
Разрешите, я расскажу, что произошло?
– Сделайте одолжение, – кивнула матушка, – введите в курс
дела.
Глава 15
Выслушав мой сбивчивый рассказ, Евдокия покачала головой.
– Экое дело выдумал! Хотя он всегда был затейник, такое
творил! Иному человеку и в ум не придет, что Ежиремия делал.
– Кто?
– Полное имя моего брата Ежиремия.
– Странное очень.
– Просто редкое, теперь подобным образом детей не называют,
но наш отец был человек верующий, церковный староста, – вздохнула Евдокия, –
строгий, даже угрюмый. Вера у него была не светлая, а мрачная, в доме у нас
никогда не смеялись.
Настоятель местного прихода иногда пытался урезонить
Варфоломея.
– Уж больно ты свиреп, – говорил он церковному старосте, –
вера дозволяет и радоваться, на то специальное время отведено: Масленая неделя,
Красная горка, Святки. Своди своих в театр.
– Грех, – качал головой Варфоломей.
– Я разрешаю, – уговаривал его настоятель, – что ж у тебя
дети растут, ничего не повидав, неладно это.
– К чему их миром искушать, – бурчал Варфоломей, – им в
монастырь дорога!
Однажды священник не выдержал и брякнул:
– А ты ребяток своих спросил? Может, не чувствуют они в себе
сил идти по предложенному тобой пути? Нельзя человека поперек воли в обитель.
Сам-то ты женат, двух дочерей и сына родил, зачем земных радостей их лишать? Не
угодно господу такое поведение.
Варфоломей покраснел, но спорить со святым отцом не
осмелился, только нехотя буркнул:
– У меня глаза поздно открылись, дурак в молодости был,
пусть дочери и сын грехи семьи отмаливают.
Пока была на ногах Анна, жена Варфоломея, детям жилось более
или менее сносно. Мать хоть как-то пыталась скрасить существование ребят. Денег
на игрушки отец не давал. Но Анна шила кукол из тряпок и сделала из бычьего
пузыря отличный мячик для сына. Тайком от фанатика-мужа, запретившего дома
строго-настрого по постным дням, два раза в неделю, кроме великих постов, есть
скоромное, она поила детей молоком. Корова стояла в сарайчике, там же кудахтали
куры и хрюкали поросята. Варфоломей приказывал Анне торговать сметаной,
творогом, мясом, но ставить эти продукты на стол в своем доме не разрешал. И
дочери и сын боялись отца панически, а когда умерла мать, их страх перешел в
ужас.
– Он бы и в школу нас не пустил, – грустно улыбалась
Евдокия, – только времена стояли социалистические. По домам ходили всяческие
комиссии, проверяющие от районов народного образования.
