– На море-окияне, на острове Буяне, есть бел-горюч камень
Алатырь, никем не ведомый, под тем камнем сокрыта сила могучая, и силе той нет
конца. Выпускаю я силу могучую на ту на красную девицу… тьфу, тоже мне красна
девица… да на Татьяну… с каких это пор я Гроттершу по имени называю?.. сажаю я
силу могучую во все суставы и полусуставы, во все кости и полукости, жилы и
полужилы, в ее очи ясные, в ее щеки румяные, в ее ноги резвые… Жги ты, сила
могучая, ее кровь горючую, терзай ее грудь белую, поворачивай ты ее сердце
кипучее да на любовь к красному молодцу Гурию да свет Пупперу…. Слово мое
крепко, как бел-горюч камень Алатырь. Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля
всю траву выщипет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучую не увлечь…
Осторожно приоткрыв глаза, Таня увидела Гробыню, которая,
наклонившись над ней, быстро читала заговор по толстенной книге. Свеча, которую
она держала в руке, бросала на ее смуглое лицо зловещие отблески. Склепова так
увлечена была чтением, что не заметила того, что Таня проснулась.
В первый миг Таня хотела выхватить у нее книгу, но,
передумав, решила поступить умнее. Она вновь закрыла глаза и, притворяясь
спящей, выставила блок Зависникус обломатим, отменяющий действие любой
направленной против нее магии. Теперь Склепова могла ворожить сколько ее душе
угодно. Могла даже вскипятить искрами Мировой океан: все равно от этого не было
бы никакого толку.
Правда, зеленую искру пришлось выпускать под одеялом, чтобы
Склепова не увидела вспышки. Запахло паленой шерстью. Гробыня, не понимая,
откуда взялся этот запах, брезгливо поморщилась.
– Вечно от Гроттерши несет всякими магическими канарейками и
горбунками! Просто невозможно жить с этой грязнулей в одной комнате! –
проворчала она. – Ладно, с этим разобрались… Одно темное заклинание
хорошо, а два лучше… Где там я это записывала?
Гробыня перевернула свою кровать и, некоторые время
порывшись под ней, извлекла толстую кусающуюся крысу.
– Еще раз меня не узнаешь – хвост узлом завяжу! Своякис
маякис! – шепнула она, красной искрой превращая крысу в записную книжку.
Это была та самая секретная Гробынина книжка, в которую она
заносила самые важные заклинания из запрещенных и вызубривала их наизусть.
Никакими другими заклинаниями Склепова принципиально не загружалась, считая,
что от того, что не удосужились запретить, все равно не будет толку.
– Кажется, я это где-то в конец засунула… Ага, вот!
Гендель, грекус и Сенекус,
Джонсон, Фрейдус, Цицеронис,
Фихте, Лейбниц и Бэконис,
Кришнамурти, Льюис, Фромм,
Кант, Спиноза и Платон.
Вы вставатум, пробуждатум,
Гроттер Пупперос страдатум,
Встрескус поушус ломатум,
Мозгопудрис, убеждатум,
Страстью со свету сживатум!
Гробыня трижды повернулась на пятках, каждый раз выбрасывая
по одной красной искре. Потом испытующе взглянула на Таню, спрятала записную
книжку и, дунув на свечу, негромко сказала себе:
– Уф! Ну если теперь Гроттерша не влюбится в Пуппера, я
прямо даже не знаю, что и делать! Разве только магфиозного купидона звать. Да
только что толку – этот дуралей все равно с двух шагов промажет!
Склепова улеглась, поворочалась в темноте, сладко зевнула и
почти сразу заснула. Черные Шторы немедленно с жадностью протянулись к
изголовью ее кровати и, осветившись голубоватым потусторонним сиянием, принялись
отражать всякую ахинею. Пуппер, испуганно оглядываясь, удирал по лесу. За ним
на гигантском попугае летела Верка с целой сумкой драконбольных мячей. Спасаясь
от Верки, Пуппер, сам того не замечая, приближался к дереву, на котором с
удочкой сидели Гробыня и Гуня Гломов и готовились подцепить Пуппера блесной…
– Давай, Гунечка, давай! Не проворонь его! Пуппер нужен мне
живым! – распоряжалась во сне Гробыня, горячо и внятно обращаясь к
подушке.
Таня лежала в постели, смотрела на светящиеся Шторы и размышляла
о том, как ей повезло. Не проснись она случайно и не успей произнести Зависникус
обломатим, теперь она была бы влюблена в Пуппера и не находила бы себе места от
любви. Зачем это нужно было Гробыне? Чего она этим добивалась?
Внезапно у нее мелькнула догадка. Спиритический сеанс!
Чума-дель-Торт сказала: тот, кого по-настоящему полюбит Таня Гроттер, предаст
ее! Вот Гробыня и додумалась, чтобы она полюбила Гурия, а тот бы ее предал!
Простенький такой план, но не лишенный смысла.
Решив, что спускать Склеповой все без разбору не стоит, Таня
скользнула взглядом по комнате. В предрассветной серой дымке на своей подставке
у шкафа томился Паж.
– Несчастный Дырь Тонианно! Устал на подставочке? Наверное,
хочется полежать? Атыс-батыс-крутипедалис! – проворковала Таня, выпуская
зеленую искру. Это было двигательное заклинание, предусмотренное как раз для
похожих случаев.
Скелет пришел в движение. Скрипя костями, он соскочил с
подставки, перебрался под одеяло к Гробыне и улегся на спину, ласково положив
ей на плечо свой череп. Тут двигательная магия иссякла, и Паж замер.
– Конечно, я поступила нехорошо!.. Просто, можно сказать,
недостойно белого мага… С другой стороны, разве не приятно будет Гробыне,
проснувшись утром, обнаружить рядом своего романтического друга? – сказала
Таня.
– Пуппер, отодвинься! Сначала счет в банке, а потом
целоваться! – пробормотала сквозь сон Гробыня, отодвигая плечом скелет.
Прежде чем заснуть, Таня некоторое время созерцала Черные
Шторы. На них Гуня Гломов лихо отплясывал казачка, а Жора Жикин и подцепленный
блесной Гурий, исполняя оперные арии, обмахивали Гробыню турецкими опахалами на
длинных ручках, явно отпиленных у метел.
* * *
Наутро, вспомнив о трещине на стекле и угрозе Триглава, Таня
поняла, что обязательно должна с кем-нибудь посоветоваться. Но вот с кем?
Идти сразу к Сарданапалу или Медузии она не решилась.
Великая же Зуби была настолько влюблена в своего Готфрида, что даже на уроках
вместо обычных сглазов у нее получались огромные букеты только что срезанных
роз. Купидончики летали вокруг Зуби целыми крылатыми табунами. Пухлые карапузы
пользовались моментом и выпрашивали у смягченной Зуби вафли, конфеты и
пирожные. М-да, едва ли Великая Зуби вообще была в состоянии отчетливо
воспринимать реальность.
Пойти к Ягге? Эта идея была уже лучше, но все равно раньше,
чем о Ягге, Таня вспомнила о Тарарахе. К нему она и отправилась вскоре после
обеда. Ванька уже был у Тарараха. Он держал, а Тарарах промывал и смазывал раны
большой яркокрылой птице с человеческим лицом.
– Ишь, гарпии проклятые! Вот доберусь я до вас! –
грозил питекантроп гарпиям, которые с неприятными криками мелькали за витражным
стеклом.
