Таня подошла к Серому Камню, который вынырнул из тумана
как-то вдруг, точно всплыл из небытия, и провела рукой по его поверхности.
Камень был теплее воздуха и, несмотря на туман, совсем не влажный. Таня хотела
сесть рядом на песок и прислониться к нему спиной, но перстень предостерегающе
обжег ей палец. Он по-прежнему был окутан защитным сиянием.
В тумане, метрах в десяти от Тани, вновь замаячил хмырь. Уже
другой, не тот, которого она прогнала обормотисом. Хмырь стоял и смотрел на нее
слезящимися жабьими глазами. Затем процедил что-то, развернулся и удалился
прежде, чем зеленая искра оторвалась от кольца. Минут через десять подошел еще
один, с головой, смахивающей на мятое мусорное ведро. И снова история
повторилась. Хмырь постоял, потоптался и удалился, не рискнув приблизиться.
Таня задумалась. Три хмыря сразу – это не могло быть просто
совпадением. Существует причина, по которой хмыри ночью подходят к Серому
Камню. Может, греются, а может, камень излечивает их от ревматизма.
Ваньки все не было. Немного погодя слева, со скал, скатилось
нечто, похожее на кучу тряпья. Словно кто-то сбросил старый пиджак, набитый
соломой. Тряпье зашевелилось и, постанывая, точно от зубной боли, поползло к
камню. Таня ощутила исходившие от него голод и лютую сосущую тоску.
«Мавка! Порядком ослабленная!» – поняла Таня.
Она подняла перстень, произнесла громоздкое заклинание
третьего уровня сложности и очертила мысленную границу. Подпускать мавку ближе
было опасно. Почти так же, как и устанавливать с ней визуальный контакт.
Энергетическая сущность мавки была липкой. Она хлюпала, булькала и засасывала,
как слив завонявшейся раковины. Тянулась и пачкалась, как чужая жевательная
резинка, на которую неосторожно сели. Ее невозможно было отодрать. Она так и
расползалась по ткани, составляя с ней единое белесое целое.
Стеная, мавка дважды проползла вдоль незримой границы и
удалилась к скалам. Там она и осталась, издавая кошмарные звуки. Если не знать,
что это стонет мавка, можно было подумать, что человеку ампутируют ногу тупой
пилой.
Пока Таня разбиралась с мавкой, подошла еще пара хмырей, и
Тане пришлось доступно объяснить им, что здесь их не любят и не ждут. Фоново же
она ощущала себя злодейкой, которая нарушает нежити ее привычные ночные
маршруты.
«А Ванька, однако, романтик! Более придурочного места нельзя
было придумать, даже нанюхавшись клея! Посидит у себя на Иртыше еще месяца с
три и назначит мне свидание при свечах в свежевырытой могиле», – подумала
Таня.
Подумала, и ей стало совестно, что подобная мысль вообще
посетила ее. Нельзя сомневаться в том, кого ты любишь и с кем уже связала свою
судьбу. Сомнения возможны лишь на стадии выбора, но не тогда, когда выбор
сделан. Причем унизительно это не столько для него, сколько для тебя. Если ты
перешел Рубикон и сжег мосты, переходи в наступление, а не пытайся получить в
магазине назад деньги за два коробка отсыревших спичек.
Таня вспомнила предпоследнее письмо Ваньки.
«На самом деле все очень просто. Только дураки все
усложняют. Наша любовь будет продолжаться до тех пор, пока мы сможем прощать
друг другу собственное несовершенство. Умные и зоркие люди мгновенно находят
друг у друга кучу недостатков. Любовь же кормится иллюзиями, как младенец
материнским молоком. Таким образом, отказ от идеала – разрешить тому, кто
рядом, быть не идеальным – первый созидательный шаг ума», – писал
Валялкин.
«А он умный! Но все-таки лучше было бы без хмырей!» –
оттаяв, подумала Таня.
Последний оставшийся до полуночи час истекал медленно и
мучительно. Таня мерзла и ходила вокруг камня, злясь на себя. Уважающей себя
девушке принято опаздывать на свидание, а не прибегать на него за полтора часа.
Хорошо, что Гробыня не знает. Вот уж кто оторвался бы по полной программе.
Не успела Таня в очередной раз рассердиться на себя, что она
сомневается в сохранности интеллекта Валялкина, как высоко над океаном
полыхнули радуги Грааль Гардарики. Это он, Ванька! Ее Ванька! Все сразу было
забыто. Таня бросилась к океану. Очередной замешкавшийся хмырь, которого она
сшибла, даже не заметив, пожелал ей скорой и приятной смерти в камнедробилке.
Таня не услышала. Даже то, что она вбежала в океан, она поняла, лишь когда
холодная вода обожгла ей ноги.
В разрыв тумана Таня увидела маленькую темную точку. Точка
увеличилась, и Таня поняла, что это пылесос. Старый чихающий пылесос Ваньки с
обмотанной изолентой трубой. Таня многократно просила Ягуна раздобыть Ваньке
что-нибудь нормальное, чтобы он не рисковал жизнью. Бесполезно. Ягун всякий раз
горячо соглашался, говорил, что летать на такой рухляди преступление, что он
лично соберет Ваньке чудо-машину, которая будет иметь все опции и отвечать всем
стандартам. Уже к концу пятой минуты по грандиозности прожектов Ягуна Таня
безошибочно понимала, что они так и останутся прожектами и летать Ваньке на его
рухляди до глубокой старости. Ягун же не понимал этого и долго еще продолжал
бубнить:
– Да я для друга ничего не пожалею!.. Обычный пылесос –
это в сторону! Подогрев трубы – раз! Дополнительные баки и мощный движок – два.
Встроенные амулеты счастья – три. Откидывающийся кожаный верх – четыре.
Потусторонняя навигация – пять. Катапультный джинн с навыками автопилота –
шесть. И, разумеется, вместительный багажник. Ужасно неудобно все время
оглядываться и проверять: не сбилось ли заклинание и летит ли за тобой твой
рюкзак… Правда, это будет стоить больше, чем Ванька заработает за двадцать лет,
но разве это так важно? На собственной безопасности не экономят!
Ванька был уже недалеко, когда ветер рванул одеяло тумана и,
натянув его на маленькую фигуру на пылесосе, вновь скрыл ее от Тани. Должно
быть, и Ванька не видел пока Таню, стоящую по колено в воде, потому что
подлетел сразу к Серому Камню и спрыгнул с пылесоса.
Увязая в песке, Таня подбежала к нему и остановилась в метре
или в двух. Странная нерешимость охватила ее. Пылесос уже не работал, лишь
глухо кашлял и выплевывал последние чешуйки русалочьей чешуи.
– Таня!
Больше ничего сказано не было. Бензин слов закончился. Ванька
шагнул к ней. Его поцелуй обжег Таню, как клеймо. Таня попыталась вырваться, но
уступила. Ее захлестнуло волной нежности. Она любила этого смешного недотепу,
который столько летел над океаном сюда, к ней, в Тибидохс. Ванькина куртка была
вся мокрая. Отсырела от ночного тумана и пены брызг.
А Ванька все целовал ее щеки, губы, шею. Он был другой.
Жесткий, властный, уверенный. Та неуловимо-застенчивая и деликатная нежность,
которая была у Ваньки прежде и которая казалась Тане его неотделимой частью,
куда-то исчезла. В глубине души Таня чувствовала, что такой Ванька нравится ей
больше, но все же что-то ее смущало.
