Книга о вкусной и здоровой пище явно не пользовалась спросом у москвичей и гостей столицы. Или, напротив, пользовалась таким бешеным спросом, что передавалась по наследству, к букинистам не попадала, а если и попадала, то не задерживалась на прилавках в отличие от Елены Молоховец, произведение которой в разных изданиях наличествовало в каждом из магазинов.
Семь — магическое число. Семь чудес света, семь раз отмерь, один раз, отрежь, семь дней недели, семь холмов, на которых стоит Рим, семь тучных и семь голодных лет, семь бед — один ответ, за семью морями… Выйдя из седьмого магазина, Савелий решительно сказал:
— Все! На сегодня хватит!
Вообще-то у него хватило бы сил еще на десяток магазинов, не меньше, но испытывать дальше Иринино терпение не хотелось.
— Но ты же ничего не нашел… — напомнила Ирина без особого, впрочем, энтузиазма.
— Найду в другой раз! — улыбнулся Савелий. — Время терпит.
Время, конечно, не очень терпело, но поиски начали казаться бесперспективными. Савелий подумал о том, что, наверное, эффективней будет разместить объявление в Интернете. Так, мол, и так, хочу купить «Книгу о вкусной и здоровой пище» пятьдесят четвертого года издания. А вот будет прикол, если на объявление откликнется убийца! Вдруг он патологически скуп и не упускает ни малейшей возможности для наживы? «Устроит ли вас экземпляр, в котором не хватает шести листов?» Конечно же, устроит, только на встречу я приду не один, а с двоюродным братом. Он такой страстный библиофил, что одного меня покупать книги не отпускает…
— Давай прогуляемся, — предложила Ирина. — Сделаем круг и вернемся к машине.
— Давай, — согласился Савелий. — Столько надышались пылью, что пора бы и свежего воздуха глотнуть. Давай двинем вдоль по Пятницкой…
Двинули, но скоро углубились в переулки, где народу и машин было поменьше, воздух казался (да и не просто казался, но и был) посвежее. Какое-то время шли молча. Савелия молчание тяготило, затянувшееся молчание — это всегда напряженность, но он никак не мог найти подходящую тему.
— О чем думаешь? — наконец спросил он.
— О грустном, — ответила Ирина.
— А давай подумаем о веселом! — предложил Савелий. — Вместе.
— Не получится. — Ирина вздохнула и замедлила шаг. — Воспоминания одолели.
— А ты поделись ими со мной! — не сдавался Савелий. — Выговорись, и тебе станет легче. Это я не только как друг, но и как врач говорю. Попробуй и сама убедишься.
— Это такие мерзкие воспоминания. — Ирина зябко передернула плечами. — Не из серии «у меня взяли самокат и не вернули», а гораздо хуже.
— Я пойму, — пообещал Савелий. — Не держи в себе, проговори… Итак, о чем ты вспомнила?
— О том, как меня изнасиловали, — просто, словно речь шла о чем-то будничном, сказала Ирина. — Согласись, не лучшее воспоминание…
— Да уж, пожалуй, — ответил Савелий.
— Не знаю, что со мной случилось и почему потянуло на откровенность… — Ирина избегала смотреть на Савелия, смотрела то вперед, то куда-то в сторону. — Большинству мужчин об этом лучше не рассказывать, могут подумать, что я такая… сама притягиваю и провоцирую.
— Я так не думаю! — поспешил заверить Савелий.
— Надеюсь. Поэтому и рассказываю…
— Может, присядем? — предложил Савелий, указывая рукой на пустую детскую площадку, окруженную по периметру скамейками.
— Присядем, если хочешь, — согласилась Ирина.
Савелию не столько хотелось присесть, сколько не хотелось на ходу говорить о чем-то важном. Они присели на одну из скамеек, что находилась в тени, отбрасываемой ближайшим домом, и Ирина продолжила рассказ:
— Однажды, это было на третьем курсе, в самом начале, мне показалось, что жизнь моя скучна и бесцветна. Так вот, сразу показалось. Проснулась утром и решила, что надо перебороть свою природную застенчивость, потому что живем один раз и все такое…
Ирина искоса взглянула на Савелия и тут же отвела взгляд в сторону.
— Ну, вообще-то живем один раз, это так, — подтвердил Савелий. — Все дальнейшее — за рамками нашего понимания, поэтому можно считать жизнь уникальной, единственной и неповторимой. Правда, лет десять назад одна экзальтированная особа, сестра моего приятеля, нагадала мне по руке, что в прошлой жизни я был стеклодувом и жил в Голландии. Странно, но я не помню ни одного голландского слова, не умею ничего выдувать, лепить, кстати говоря, тоже не умею, и вообще нет во мне ничего голландского. Вот, если бы мне кто сказал, что в прошлой жизни я был актером кино и жил в Киеве, то я бы еще поверил. А то — стеклодув!
— Ты мечтал быть актером?
— Нет, просто кино люблю. Впрочем, не обязательно актером, это я так, к слову. Может — киномехаником. В каком-нибудь летнем кинотеатре. Тиха украинская ночь, небо, звезды, легкий ветерок, а на экране — «День сурка» или «Трамвай „Желание“»…
— Тогда уж «Тарас Бульба», — заметила Ирина. — Украинская ночь и «Тарас Бульба».
— Жуткая книга, — нахмурился Савелий. — Как ее только в школе дети изучают? Сплошные убийства, да вдобавок жестокие. А уж это «я тебя породил…» — вообще ужас.
— Жестокие, да, — согласилась Ирина. — Совсем как у нас на складе.
«Идиот! — обозвал себя Савелий. — Подвел, называется, к теме…» Но Ирина не стала задерживаться на убийствах.
— Дурь, конечно, — продолжила она, — но тогда это казалось таким правильным. Было такое ощущение ускользающей между пальцами жизни. Все пройдет, а я состарюсь, так и не вкусив всех радостей. Может, сказалось увлечение Ремарком,
[13]
он довольно депрессивный, а я его тогда читала запоем. Ну и про простые жизненные радости он много писал. Короче говоря, я решила начать активную половую жизнь. До этого у меня был всего один партнер, и то наши отношения длились недолго, а все мои подруги, если верить их рассказам, вели даже не активную, а безудержную, разнузданную, что ли, жизнь, меняя мужчин как перчатки. И каждая хвасталась тем, сколько оргазмов она пережила за раз с этим, сколько с тем… Ах, ах, ах, можно подумать. Я разумно воздержалась от разврата в институте. Не хватало еще прослыть шлюхой, это же клеймо. Начала присматриваться к мужчинам на улице, но без всякой определенной цели, поскольку дико боялась связываться с кем попало, и не зря в общем-то боялась. Маньяки, ВИЧ и все такое. Я была очень большой мандражисткой (насколько я помню, при первой встрече она рассказывала, что была фаталистка и ничего не боялась раньше). Почему — была? Я и сейчас такая — всего боюсь, а уж этого ненормального Кулинара боюсь больше всех. А вот рядом с тобой ничего не боюсь. И никого.
— Спасибо, — поблагодарил Савелий. — Я польщен.
Захотелось обнять Ирину, но Савелий воздержался, сочтя, что сейчас это будет неуместным. Тем более на улице. Савелий не был ханжой, но считал, что всему свое место и время. Интимное не стоит выставлять напоказ, потому что от этого оно перестает быть интимным, сокровенным. Как-то так.
