— Чего сказал? — пытливо проговорила гостья.
— Дак это… про убийство…
— Про убийство? — подняла брови баба Надя. — А кого убили?
— Дак Федьку! Соседа нашего.
— Нет, — задумчиво покрутила головой Надежда Прохоровна. — Мне никто ничего не говорил. Просто у тебя молоток рядом с кроватью лежит, и дверь ты стала запирать.
Матрена так и села на табурет. Поглядела на родственницу слегка восхищенно и покачала головой:
— Неужто не врали в газете… Неужто ты сама… Ты, Надя, взаправду все сама заметила и сразу поняла — шалят в деревне?
— А чего ж тут замечать? — пожала плечами Надежда Прохоровна. — Все на виду — и молоток, и запертая дверь.
— Ну и ну, — проговорила Матрена Пантелеевна. — Прав Фельдмаршал, не все в газетах враки…
Сколько помнила Надежда Прохоровна Матрену Пантелеевну, та всегда отличалась редчайшим скепсисом по отношению к печатному слову. Просто до бешенства невестку доводили статьи про «славные колхозные будни», про «битвы за урожай», про «знатных доярок», которым лучших колхозных коров подпихивают и рекордсменок делают. Родись Матрена Пантелеевна чуток пораньше, загремела бы на Колыму, как ярая антисоветчица, и не вылезла бы оттуда до самой перестройки.
Хотя… если вспомнить, и при перестройке Матрену могли в психушку запереть. «Пятнистого» Михаила Сергеевича она тоже не шибко жаловала, жалкую участь и вечный позор ему предрекала. (Наверное, по общей неуживчивости характера и невозможности удержать ядовитый язычок на привязи.)
— А что за Фельдмаршал такой? — слегка улыбнулась воспоминаниям Надежда Прохоровна.
— А, — отмахнулась золовка. — Баламут один. Ты его, наверное, не вспомнишь — Сережа Суворов. Карпыч. Раньше важный был, с портфелем под мышкой по деревне бегал — заведовал почтой в Красном Знамени, бо-о-ольшой начальник. Нынче на пенсию выпихнули, так поутих. К народу приблизился.
«Язва, — с ухмылкой подумала Надежда Прохоровна. — Как есть — язва. Ничуть не изменилась, языком как бритвой бреет».
— Он про тебя статью в газетке еще давно вычитал, так нынче три недели за мной хвостом ходил — вызывай да вызывай родственницу из Москвы для следствия! Чуть умом от его трескотни не тронулась… — сказала, запнулась и, неловко хмурясь, поглядела на гостью снизу вверх. — А может, и зря не тронулась… Зря тебя не вызвала… Может, и был бы Федька живой… А я с молотком у кровати, в запертой избе от духоты не маялась… У меня ведь, Надежда, вчера днем кто-то в избе пошарил…
— Обокрали?! — ужаснулась Надежда Прохоровна и села на краешек лавочки у печки.
— Да нет, — отмахнулась золовка. — В серванте, где документы и всякие бумажки лежат, пошарил, но ничего не взял.
— А было что взять?!
— Дак… рублей пятьсот от пенсии остались… колечко золотое, сережек пара…
— Странно, — свела брови к переносице «знаменитая» московская сыщица. — Для лихого человека — рубль пожива.
— Вот то-то и оно! — стукнула кулаком по столу Матрена. — Я как шмон-то этот обнаружила, чуть умом от страха не тронулась! Одна ведь! Полкана пинком перешибешь! Один толк от него, что звонко брешет.
— А где ты была, когда в доме шарили?
— В огороде.
— А почему Полкан не брехал?
— Так собаки не брехали, когда и Федьку убивали, — понизив голос до зловещего шепота и приблизив раскрасневшееся лицо, проговорила парамоновская жительница. — Наш это кто-то, Надька. Собакам хорошо известный. Мой-то Полкан самый звонкий на деревне, так даже разик не брехнул, когда по дому шарили…
— А ты уверена, что шарили?
— Так тесемочка от папки с документами в щели торчала, — все тем же трагическим шепотком, от которого мурашки по спине бегали, докладывала Матрена. — Я как в дом вошла, сразу непорядок заметила. Торопился кто-то, бумажки не в полном порядке оставил, не как у меня было. — И вдруг прижала обе руки к впалой груди. — Христом Богом тебя, Надежда, молю — найди лиходея! Я ж сегодня ночью ни минуточки не спала! От каждого шороха вздрагивала да за молоток хваталась!
Совсем не так рассчитывала Надежда Прохоровна провести первый вечер в Парамонове. Надеялась посидеть душевно под чай да рюмочку, принять наливочки за помин души мужа и прочих родственников… Утром на погост по холодку сходить…
А вон как вышло. Сидит над разрезанной колбасой перепуганная Матрена, лицо английской леди в испуге кривит, страхи перечисляет…
Надежда Прохоровна вздохнула. Какие клятвы этой зимой себе давала — никаких расследований больше — чудом живая осталась! Да при полном рассудке. А вон как — снова, как скажет Лешка, вляпалась. Да все не по своей вине.
— Рассказывай, — сказала хмуро. — Кого подозреваешь?
— С самого начала? — послушно, на школьный манер, сложила перед грудью на столе натруженные руки золовка. — С пропажи курей?
— У вас еще и куры пропадали? — уточнила Надежда Прохоровна.
— И кролики, — с готовностью кивнула парамоновская жительница.
Если выжать историю досуха, избавить от охов, ахов, страхов, то начиналось так: стала в деревне Парамоново исчезать мелкая пернатая и ушастая живность.
Поначалу односельчане дружно грешили на местного бедокура Федьку Мухина, но тот все время предоставлял безукоризненное алиби — ночами, когда живность испарялась, караулил Мухин продмаг в поселке. Работал то есть, и вроде бы живность ему действительно ни к чему — расплачивались с Федькой не только сторублевками, но и подпорченным провиантом, так что не голодал, не бедствовал, пошли все на фиг.
В досаде от безысходности и бездейственности правоохранительных органов в лице участкового Кузнецова Андрея Власовича кроликовод Суворов устроил на вора засаду (с фотоаппаратом для доказательства лихого промысла), но толком никого не выследил, а только пострадал. Когда темной ночью фигура злоумышленника кралась к кроличьим клеткам, Фельдмаршал неловко высунулся из-за сарая и получил в лицо горсть ветхой соломы, что сгреб злоумышленник из пустовавшей клетки да все глаза ему запорошил. Хозяин кроликов от неожиданности грохнулся навзничь, но пару раз все же успел щелкнул фотоаппаратом.
Вор убежал, а ослепший кроликовод отправился к соседу Павлову Герману Аркадьевичу, чтоб тот отвез его в больницу на промывания глаз от соломы пополам с пометом.
Павлов быстренько проявил к пострадавшему сострадание, отвез кроликовода в районную больницу и вернул обратно уже под утро с нашлепками на глазах.
Примерно в полдень прозревший Фельдмаршал пошлепал к Мухину, чтобы вернуть пригретый соседом моток изоленты — Федька просил одолжить «немножечко» липкой ленты рукоять треснувшего тесака обмотать, но так моток и не вернул. Сергей Карпович нашел соседский дом запертым изнутри, постучал, поколотился и, решив, что сторож Федя не только ночью продмаг караулил в поселке, сколько с дружками пьянствовал, а теперь отсыпается, пошел в обход дома к окнам горницы.
