– Любую, мужнины старые брюки есть?
– Старья полно.
– Неси.
Я открыла шкаф, вытащила штаны, которые перестали
застегиваться на животе Олега, и протянула их Свете.
– Подойдет?
– Вельвет, – задумчиво протянула швея и потом добавила: –
Мелкий рубчик, это хорошо, красиво ляжет. Ну-ка, повернись!
Я покорно встала боком.
– Ага, – пробормотала Света, – ща!
Она моментально сдернула со стола ткань, бросила на него
брюки и принялась щелкать ножницами. Раз, раз, раз…
Я смотрела на нее в полнейшем изумлении.
– Ты вот так сразу, без выкройки?
– У меня глаз – ватерпас, – спокойно ответила Света, – и
мерить не стану, вот увидишь, как сидеть будут, словно вторая кожа.
– Ты не пропадешь с такими способностями!
Света ухмыльнулась:
– Пока что от моего таланта одни неприятности были.
– Почему?
Маменька отложила ножницы и встряхнула кусок вельвета.
– По моей первой статье было положено УДО.
– Что? – не поняла я.
– Ну условно-досрочное освобождение. Вот, к примеру, дали
мне восемь лет, значит, примерно через пять я могу на волю проситься, если
работала и замечаний не имела. Так не отпустили, а все из-за шитья.
– Это как?
Света засмеялась.
– Сглупила я. Когда на зону впервые приехала, сразу
объявила, что шью хорошо. А кругом-то одни бабы.
– Ясное дело, зона женская.
– Нет, не поняла ты, – рассмеялась Света, – отрядные,
воспитатели, политработники… Ну все кругом бабье. Я-то решила, что мне
послабление сделают за шмотки. Впрочем, вначале так и вышло. Всех зэчек на
мороз погонят дорогу мостить, а меня в тепле у швейной машинки оставят. И
кормили хорошо. Только когда время УДО подоспело, – она махнула рукой, – живо в
ШИЗО, то есть в штрафной изолятор, угодила. Ну и все, пришлось до конца
досиживать, все восемь лет, от звонка до звонка, оттрубила. Не захотели бабы
дармовой швеи лишаться и устроили мне посадку в карцер.
– А за что ты на зону угодила?
– Запойная я, – без всякого стеснения пояснила Света, –
целый год могу ни капли в рот не взять, даже не понюхаю, а потом срываюсь и пью
все, что попадется… Ну а как нажрусь, сразу на подвиги тянет. Первый раз стекло
в магазине разбила и велосипед из витрины увела, в 65-м было. Вот скажи на
милость, зачем мне велик понадобился? Во-первых, на дворе декабрь стоял, а
во-вторых, ездить на нем совсем не умею. Только стоил он рублей двести, самый
дорогой под руку попался, получилось хищение в особо крупных размерах и восемь
лет. Отсидела, домой поехала, к Лениниду. Он, правда, не писал мне, посылок не
слал, только муж ведь. Правда, по тем годам в столице таких, как я, не
прописывали, за 101-й километр селили, но я все равно решила скатать и на всех
посмотреть. Заявилась по адресу, открывает дверь незнакомая баба и говорит:
«Ленинид на зоне, девочку добрые люди удочерили, ступай,
откуда пришла. Теперь мы тут с дочкой прописаны. Вали колбаской по Малой
Спасской.»
Злая такая, неприветливая. Я ее попросила: «Пусти хоть воды
попить, четыре дня в поезде на третьей полке ехала, только освободилась».
А она как рявкнет: «Убирайся, сейчас моя дочка из школы
придет, она посторонних боится!»
Света замолчала и принялась вдевать нитку в иголку. Я тоже
не произнесла ни слова. Значит, Раиса знала, что моя мать жива, но побоялась
показать ребенка бывшей зэчке, решила уберечь меня от неприятностей.
– Ну я и ушла, – закончила Светка. – Добралась до первого
винного магазина и нажралась вдупель. Чего потом было, и не упомню. В милиции
очнулась, в кармане справка об освобождении, а на столе у следователя протокол.
Вроде я к какому-то мужику пристала с неприличным предложением, хотя отродясь
проституткой не была. Он со мной в подъезд зашел, а я у него в процессе кошелек
сперла и тут же у батареи спать легла. Он ментов привел, портмоне на
подоконнике лежало, небось само выпало, только кто же мне поверит? Во-первых,
пьяная, во-вторых, только из заключения. Опять посадили, девять лет дали.
– Много как!
– Времена суровые были, потом рецидив… Вышла я в 1982-м и
уехала в Карлово, под Москвой это. Пристроилась швеей в ателье, клиентами
обросла, затем с Петром повстречалась. Пять лет прожили, хорошо было. Он меня
крепко держал, однажды увидел, что к бутылке тянусь, так отметелил… Неделю в
постели валялась да охала. Трое детей у нас народилось, думала, все наладилось.
В городе почет и ув??жение. У меня знаешь какая клиентура была? Все жены
начальства бегали и не боялись, что бывшая заключенная. По советским временам в
магазинах никаких тряпок не найти, а я из говна конфетку делала и брала
недорого! Эх, жила, как сыр в масле, продуктов – полный холодильник, мы с
Петром на машину копили.
Она опять замолчала.
– А дальше? – поторопила я ее.
– Дальше, – буркнула Света, – дальше ничего хорошего. Поехал
Петя в Москву и под электричку попал. Ну я на поминках и нажралась. Знала ведь,
что нельзя мне водяру даже нюхать, и отказывалась сначала. Только народ знаешь
какой! Давай приставать: опрокинь стопочку, чтобы Пете земля на том свете пухом
была, проводи покойничка. Ну и уломали, развязала. Месяц квасила без продыху, а
потом в драку ввязалась. Поверь, ничегошеньки не помню, вообще ничего, словно
спала. Только в свалке мужика убили, а нож у меня в руке оказался. Вот четырнадцать
лет и мучилась на зоне. Иногда проснусь в бараке и плачу. Ну точно меня
подставили, кто-то убил, а ножик мне подсунул. Я спереть могу, но убить не
способна. Вот выпустили, а идти некуда. Где дети, не знаю, искать надо.
Вспомнила про Ленинида, понадеялась, поможет… Видишь, какая у меня жизнь
бестолковая, только и было счастья, что пять лет с Петей. Еще спасибо, Ленинид
признал, мы с ним не разведены официально, вроде мужем и женой считаемся. Кабы
не он, мне хоть в реку прыгай. И тебе спасибо, не побоялась к себе пустить.
Она аккуратно расправила вельвет рукой. Я не нашлась, что
сказать. В наступившей тишине стало слышно, как сопит спящая на диване Дюшка.
– Кристина прям пропала, – вздохнула Света, – пошла за
машинкой и чисто провалилась.
Не успела она договорить, как дверь в гостиную распахнулась
и возникла Крися.
– Нашла машинку? – спросила я.
