– Так ведущая мило поинтересовалась: «Где вы одеваетесь?» А
Алка ответила: «Этот костюм шила Нелли Королева». Ну…
Я не стала ожидать конца фразы, шлепнула трубку на рычаг,
тут же схватила ее вновь и через пару минут услышала голос Аньки:
– Алле.
– Ань, это Вилка, позови мать.
– Не могу.
– Почему?
– Она еще норму не выдала.
– Ладно, сейчас приеду.
– Хлеба купи, – не растерялась Анька, – пачку масла и
пельменей, жрать хочется.
Спустя час я грохнула на пол в их прихожей два туго набитых
пакета и спросила:
– Одного не могу понять, отчего вы в магазин не сходили?
– Некогда, – пояснила Анька, роясь в шуршащих упаковках. –
Ясно, пельмени варить умеешь?
– Эка невидаль, – фыркнул ребенок, – зафигачить их в
кипяток, и все дела. Ты зачем «Киндер-сюрприз» купила?
– Вам в подарок.
– Больше не делай этого, – серьезно заявила Анька. – Они
жутко дорогие, яйца шоколадные, рублей по двадцать небось брала.
Это еще одно непонятное явление в семье Барсуковой. Детей
здесь никогда ни в чем не ограничивали, их комнаты, между прочим, завалены
игрушками и одеждой. А вот поди же ты, выросли совсем неизбалованными.
– Давай, Нюша, разводи кипяток и фигачь пельмени, –
приказала я и пошла по коридору.
– Ты куда? – испугалась девочка.
– К матери.
– Ой, не ходи, она еще норму не выдала!
Но я уже распахнула дверь. Ответственная Алка пишет каждый
день по пятнадцать страниц. Что бы ни случилось: пожар, землетрясение,
наводнение… Барсукова все равно выдаст на-гора норму. Правда, она всегда врет
читателям и журналистам, что является только переводчицей милейшей англичанки
Норы Бейтс. Но я-то знаю, кто кропает до противности сладкие книжонки.
Кстати, пожар у них недавно был. В доме жутко старый лифт,
вот и полыхнуло в машинном отделении. Слава богу, дети были в школе. Как только
до Алки дошло, что здание может сгореть, она сунула под мышку рукопись
недописанного романа и, пинками подгоняя собак и кошек, вылетела во двор.
А теперь представьте картину. Все жильцы высыпали на улицу,
одетые по-зимнему, с чемоданчиками. Умные люди прихватили деньги, документы,
драгоценности… Алка же оказалась на холоде в окружении своих животных, с
какой-то «Вечной любовью» под мышкой. Она даже не догадалась вытащить из шкафа
шубу. Схватила с вешалки первое, что подвернулось под руку: плащевую куртенку
Женьки. И это все! Нет, вру, в карманы куртешки она запихала хомяков, крыс и
жабу. Пока пожарные пытались справиться с огнем, а настоящие женщины с громким
визгом лишались чувств, падая на руки к мужикам, Алка забилась в пожарную
машину и лихорадочно дописывала норму, ей предстояло наутро тащить рукопись в
издательство. Барсуковой даже не пришло в голову, что можно позвонить и
сказать: «Ребята, сегодня не приеду, у нас пожар был!» Нет, раз обещала,
значит, обещала, и ничто не должно помешать.
Глава 27
– Что надо? – рявкнула Алка. – Отвяжитесь, я только на
девятой странице.
– Дай мне фиолетовый костюм от Королевой! – потребовала я.
Не поворачивая головы, подруга крикнула:
– В коридоре, в шкафу.
Я закрыла дверь. Вот так! Даже не поинтересовалась, кому и
зачем нужна эксклюзивная, отвратительно дорогая шмотка. Хотя Барсукова небось и
не помнит, кто у нее сейчас гостит.
Я нашла шкаф, вытащила костюм и натянула поверх брюк мягко
шуршащую юбку. Так и есть, велика. У меня сорок четвертый размер, а у Аллы
полный сорок восьмой. Отлично, путь к модной портнихе открыт, только ехать туда
придется завтра, сейчас уже шесть, наверное, мадам Королева в театре или на
банкете, а может, на фуршете… Милейшая Нелли скорей всего ведет светский образ
жизни.
На кухне я слопала тарелочку совершенно разварившихся
пельменей и сказала:
– Не умеешь ты, Анька, пельмени варить, вон все полопались.
– Ну и что, – хмыкнула девица, – тебе не вкусно?
– Нормально.
– Вот и хорошо, – резюмировала Анька, – главное – не внешний
вид, а суть, душа!
«Интересно, где она у пельменей?» – подумала я и взялась за
телефон. Как там Никитка? Может, принести чего надо, лекарства, еду.
Услыхав мой вопрос о здоровье Федулова, медсестра неожиданно
сказала:
– Сейчас Дмитрия Кирилловича дам, он как раз дежурный.
В трубке послышалось шушуканье, и знакомый молодой голос
осторожно поинтересовался:
– Кто спрашивает о Федулове?
– Виола Тараканова, его учительница, если помните, Дима, я
была у вас, Никиточка пришел в себя, вот…
– Федулов скончался.
Я чуть не выронила трубку.
– Когда?
– Время смерти семнадцать десять.
– Но… как же? От чего? Он же пришел в сознание…
– По телефону таких справок не даем.
– Погодите, Дима, – заорала я, – вы ведь дежурите?
– Да.
– Сейчас я приеду.
– Хорошо, – спокойно согласился врач, – подниметесь на
третий этаж в 323-ю комнату.
Чувствуя, как из глаз начинают горохом катиться слезы, я
выскочила на проспект и тормознула машину.
Долгие годы, проведенные в нищете, приучили меня считать не
только рубли, но и копейки. Даже при теперешнем устойчивом материальном
положении я не способна отказаться от прежних привычек. В частности, никогда не
пользуюсь такси или бомбистами, мне и в метро хорошо: тепло, уютно и пробок
нет. На тех, кто злобно орудует локтями, я просто не обращаю внимания. И потом,
скажите, ну где я еще могу спокойно почитать, дома? Не смешите меня, в этом
проходном дворе никогда нет покоя. Но сегодня я не могу трястись в подземке,
потому что из глаз все время льются слезы.
Дима мрачно сидел за столом, где возвышался электрочайник, в
углу шелестел газетой другой парень в белом халате. Скользнув по мне ленивым
взглядом, он не счел необходимым поздороваться и вновь уткнулся в «Мегаполис».
– Почему он умер? – тихо спросила я.
