Роман окинул створку быстрым взглядом. Потом вытащил изо рта
жвачку, залепил глазок на двери соседней квартиры, выудил из кармана нечто,
больше всего похожее на кривые палочки, поперебирал их красивыми,
аристократическими пальцами, сунул одну в скважину… Щелк, щелк. Та же операция
была проделана и со вторым замком.
– Сезам, откройся, – бормотнул Роман и посоветовал: – Ключи
больше не теряйте. Не во всякой мастерской дубликат сделают.
– Спасибо, – обрадовалась я, – сколько я вам должна?
Парень хмыкнул:
– Ничего.
– Но, – растерялась я, – как же, вы время потеряли, ехали…
Мальчишка молча шагнул в лифт и исчез. Я проскользнула в
квартиру и тщательно заперла дверь. Интересно, из какой передряги Юрка вызволил
этого Романа, раз парень кидается исполнять любое его поручение?
В коридоре царила нежилая тишина. Удивительное дело, стоит
хозяевам уехать или, того хуже, умереть, в их квартире мигом появляется
совершенно особая атмосфера. Я просто кожей ощущала, что в этом доме никого
нет. Отчего-то мне стало страшно. Умом я понимала, что войти сюда никто не
сможет. Лена мертва. Павел в тюрьме, Марья Михайловна и Никита в больницах… Но
потом вдруг вспомнила, как легко, играючи Роман открыл отличные замки, и быстро
задвинула огромную, тяжелую щеколду.
Через два часа стало понятно: денег в квартире нет.
Полмиллиона долларов – это довольно большая по объему куча. Если деньги в
банкнотах по сто баксов, то получится пачек пятьсот. Впрочем, говорят,
выпускаются купюры по тысяче гринов. Я-то такие никогда не видела, и если сумма
состоит из этих ассигнаций, то их всего-то пятьсот штук. Но внутренний голос
мне подсказывал: нет, денежки самые обычные, сотенные…
У Федуловых имелся сейф, в спальне, за зеркалом. Один раз мы
с Никиткой играли в «записочки», мальчик сунул туда для меня «сюрприз» и долго
смеялся, когда увидел, как я непонимающе смотрю на зеркало. Потом Никита открыл
«страшную тайну» – код замка: год его рождения.
Я прошла в спальню, набрала нужные цифры и уставилась в
пустое пространство: ничего. Тяжело вздыхая, я взяла ключи, висевшие в прихожей
на крючке, поднялась в мастерскую и обыскала чердак. Никакими деньгами там и не
пахло. Впрочем, в спальне Лены на трюмо небрежно валялся элегантный кошелек из
змеиной кожи. Внутри нашлись триста долларов, две тысячи рублей и куча
дисконтных карт. Но это были единственные деньги, обнаруженные мною в квартире
Федуловых.
Устав от бесплодных поисков, я прошла на кухню, заварила
чай, отыскала в холодильнике слегка подсохший сыр, пачку масла, достала из
шкафчика крекеры и, сделав себе пару бутербродов, взяла телефонную книжку и
начала обзвон.
Глава 8
Номеров оказалось не слишком много. Я действовала просто,
начав с буквы «а». Не успевал голос произнести «Алло», как я мигом говорила:
– Здравствуйте, беспокоит домработница Лены Федуловой, мне
поручено сообщить вам о трагической смерти хозяйки…
Кое-кто охал, кто-то не проявлял ни интереса, ни сочувствия.
Вплоть до буквы «к» я нарывалась на совершенно разных людей: парикмахершу,
массажистку, мойщицу окон, бывшую няню Никиты, несколько раз отвечали:
«Магазин» или «ресторан».
Но в этих точках никто не слышал о Федуловой. Приближался
конец книжки, настроение становилось все хуже. Наконец я добралась до фамилии
«Кленова» и устало сказала ответившей женщине заученную фразу.
– О боже, – воскликнула та, – нет! Неправда, что за чушь вы
несете! Какая смерть! Ленке только двадцать три исполнилось!
– Вы ее хорошо знали? – осторожно поинтересовалась я.
– Господи, – донеслось из трубки, – конечно. Правда,
последнее время мы созванивались реже, чем раньше, но Ленка моя подруга.
Господи, скажите, что вы пошутили!
Я посмотрела еще раз в книжечку. Кленова Аня!
– Анечка, у меня для вас есть пакетик…
– Какой, от кого? – забормотала девушка.
– Лена просила вам передать, а мне все недосуг было, уж
извините, можно сейчас привезу?
– Хорошо, – тихо сказала собеседница. – А что теперь будет с
Никитой? Павел жив?
– Жив, – ободрила я ее, – вот приеду и расскажу.
В отличие от Лены, обитавшей в шикарной квартире, Анечка
ютилась в огромной грязной коммуналке. Правда, расположена она была в самом
центре, всего в нескольких шагах от метро «Смоленская», в тихом, каком-то
сонном староарбатском переулке.
Лифта в шатающемся от ветхости доме не было и в помине.
Лестница, когда-то мраморная, украшенная чугунными перилами художественного
литья, теперь выглядела жутко. Кое-где отсутствовали ступеньки, а местные
жильцы ухитрились отодрать от ажурных железок загогулинки и разбить почти все
окна. Поэтому в подъезде стоял зверский холод. И вот что странно, несмотря на
великолепную «вентиляцию», в воздухе висел «аромат» мочи и помойки.
Стараясь не дышать, я поднялась на второй этаж, очутилась
перед огромной дверью из темного дерева и позвонила. Дверь распахнули без
лишних вопросов. Полная, какая-то обрюзгшая женщина нервно выкрикнула:
– Вы Виола? От Лены? Идите сюда скорей.
Я вошла в темный коридор и поискала глазами вешалку, но Аня,
не предложив мне раздеться, быстрым шагом, почти бегом, кинулась в глубь
казавшихся безразмерными апартаментов. Пришлось идти за ней прямо в ботинках и
куртке.
Я никогда не жила в коммуналке. Невесть каким образом мой
папенька, прибыв в Москву из деревни, получил собственное жилье, в «хрущобе»,
зато двухкомнатное. Правда, в самой большой комнате было всего четырнадцать
метров, в кухню не влезал даже холодильник, а ванная, совмещенная с туалетом,
не позволяла втиснуть в свое нутро не то что стиральную машину, а даже тазик с
ведром, потолки висели буквально на голове, а когда Раиса купила новый диван,
его пришлось разбирать, чтобы пропихнуть в дверной проем. Но это была отдельная
квартира без дежурств по местам общего пользования и склок возле плиты. Кое-кто
из моих одноклассниц проживал в коммуналках, и я хорошо знала, какие там царят
порядки. Впрочем, даже если между соседями идеальные отношения, все равно
иногда хочется одиночества…
Но таких комнат, как у Ани, я никогда не встречала. Потолок
парил на высоте метров пяти, два огромных окна сияли осенним солнцем на одной
стене, третье окно было напротив, на другой. Конца комнаты просто не было
видно, а потолок покрывала лепнина с позолотой, правда, кое-где облупившейся и
отбитой.
– Вот это да, – ахнула я, – царское великолепие!
