Шибаев помедлил и кивнул. Кухар снова налил, и они выпили. Коньяк ударил в голову, и Александр почувствовал голод. Голос Павла то приближался и звучал, громко резонируя в ушах, то отодвигался и снижался до шепота.
– В тот день все шло как обычно. Был праздник – яблочный Спас, никто из нас, разумеется, не верил в Бога и в церковь не ходил, но тут козыряли друг перед другом свободой: Дрюня размашисто крестился, Ляля читала вслух статью про христианские праздники. Тогда уже входили в моду такие слова, как перестройка и плюрализм. Интеллигенция повалила в церковь и поголовно надела крестики.
Жгли костер, валяли дурака. Ирка нарвала яблок, каждый съел по одному. Пекли их на костре. Я ушел в лес, Лена пошла за мной. И на лесной поляне между нами произошло объяснение. Она плакала, мне стало скучно. Я не собирался связывать свою судьбу с ней, говорил что-то об обязательствах перед Лялей… оправдывался.
Потом мы сидели у костра, пели под гитару. В полночь разошлись. Ирина Рудницкая сунулась было ко мне, но я сделал вид, что сплю, и не открыл ей. С кем спала Ляля, я не знаю. Собственно, выбор был небольшим – или братья Куртовы, или Дрюня Иванов.
А утром Ирина разбудила нас сама не своя и сказала, что Ляля умерла. Мы думали, она шутит, но оказалось, это правда. Я помню, как мы столпились у ее кровати, а она лежала неподвижная, полуприкрытая одеялом, с бледным лицом. И сразу стало ясно, что она неживая. И начался кошмар. Девчонки плакали, мы сгоряча бросились собирать шмотки, потом стали выяснять, с кем она была ночью, кто видел ее последним, обвинять друг друга. И я не знаю, что все чувствовали острее – страх или жалость к ней. Нет, знаю! Страх. Не было жалости, только страх. Стас Куртов предложил вызвать милицию. Конечно, милицию, никто не протестовал. А потом Денька сказал, что теперь его точно вышибут из летного училища, и все вспомнили про институт. Я подумал о своей карьере, которая, похоже, накрывалась медным тазом. И о допросах, любопытстве толпы, подозрениях, косых взглядах. И недоверии. Нашей вины ни в чем не было, но эта история тянулась бы за нами всю жизнь. Всю жизнь под подозрением…
Я теперь знаю, что в останках нашли морфин. Как он туда попал – не имею ни малейшего понятия. Мы не употребляли наркотиков. Мы не знали, от чего она умерла. Ирина сказала, с перепою. Или самоубийство. Я сказал, возможно, это сердце. Но в глубине души уже поднималось опасение, что она наглоталась какой-то дряни, наркоты, тем более ее мать долго болела, вероятно, ей кололи обезболивающее. Что-то, наверное, еще осталось. Ляля была безбашенной, шальной. Когда погиб отец, она резала себе вены. Все это пронеслось у меня в голове, и я сказал: «Хватит! Сядем и будем думать. Просчитаем все. И никто отсюда не уйдет, все остаются на своих местах». Они подчинились, как мне показалось, с облегчением. Они всегда подчинялись.
Этот день показался мне бесконечным. Я уже представлял себе, что нужно делать. Надо дождаться темноты и…
Девочки ушли в сад, легли под деревьями. Мы сидели в доме, пили водку. И Дрюня вдруг сказал: «А что, если это ее разводки? Может, она живая?» И мы рванули наверх в спальню. Там ничего не изменилось. Только лицо Ляли стало восковым и проступили синяки под глазами.
По-моему, мы выпили все, что там еще оставалось. Так и просидели до темноты. Потом копали. По очереди. Стараясь не шуметь. Девочки смотрели на нас в окна, лица их смутно белели. Ветки малины царапали до крови наши руки и лица.
Мы молча постояли над ней, никто не произнес ни слова. Настроение было паршивое, мы чувствовали, что совершаем подлость…
Он замолчал. Добавил коньяку в рюмки и сказал:
– Вот и вся история, Саша. Вся, как на духу. Осудите нас, если сможете. Мы были детьми – напуганными, слабыми, растерянными. И я прошу сейчас – забудьте, Саша…
– Но ведь будут искать. Свяжут два трупа… – с трудом пробормотал Шибаев. Он опьянел, его подташнивало.
– Не страшно. Ляля иногда приезжала на дачу одна. Радлович – психопат-убийца, которого тянуло на место преступления, а его друг и соучастник боялся, что он расколется, и принял меры. Такая схема, Саша. Вы – один, кто знает… правду. Правда – тяжелая ноша, как бы не надорваться… Согласны?
Шибаев не ответил, навалился грудью на стол, ему казалось, что он падает, летит вниз.
– Мы были детьми, – повторил Кухар. – Вернее, они были детьми. Я же знал, что мое детство закончилось. Все! Водораздел. Жизнь до и после. Если бы я не боялся высокопарности, я бы сказал, что в тот день я стал лидером. Я принял решение и навязал его… им. Я понял, что могу! – Он хлопнул ладонью по столу, улыбка его стала похожа на гримасу. – Словно невидимая рука подтолкнула меня, отпустила на волю, сняла ошейник… Она до сих ведет меня, Саша. Держит, не выдает. И я знаю, что я – другой, и спрос с меня тоже другой. Это было испытание, и я его выдержал!
А вы, Саша… вам не повезло! Есть победители и есть проигравшие. Вы – проигравший. Жизнь – это игра. Вы проиграли. Не стоило вам лезть, Саша, и Кристина ваша дура… Кристина уже купила сирень… Мне искренне жаль, вы мне понравились, Саша. Такой прямодушный, целеустремленный… – Он рассмеялся.
Шибаев с трудом понимал, о чем тот говорит. Ему было плохо. Его знобило. А Павел наклонялся все ближе к его лицу и шептал что-то, и глаза Павла были безумными…
Кухар наконец замолчал, присмотрелся к Шибаеву. Поднялся, обошел стол, вытащил детектива из-за стола и повел к выходу. Тот шел, с трудом переставляя ноги, навалившись на Кухара, обняв его. Павел кивнул бармену Митричу, прощаясь, хохотнул, что, мол, друг оказался хлипким…
Он усадил Шибаева на заднее сиденье. Перевел дух. Оглянулся. Улица была пуста…
Глава 27
Последствия дружеского общения
…Кухар взглядывал в зеркало и видел на заднем сиденье Шибаева. Тот полулежал, запрокинув голову, и казался спящим. Машин и людей на дороге не было. Луна угадывалась, скрытая облаками – края их серебрились. Было тихо и свежо. Над лугами клубился негустой туман. В низинах он висел клочками и шевелился на ночном ветре. Он вдруг вздрогнул – столб тумана над болотом походил на женскую фигуру. Лялька! Машина вильнула, он чертыхнулся. Идиот! Совсем нервы сдают.
Он въехал в дачный поселок окольно, через забитые в незапамятные времена ворота, минуя главный вход. Сейчас он снова стал спокоен, собран и деловит. Ему предстоял ритуал. Он не напрашивался, просто так сложились обстоятельства. И он принял решение, у него нет другого выхода. Не сработало в первый раз, Иванов промахнулся, значит, необходимо его личное участие, замена не принимается. Появление Радловича спутало все карты. Но зато получилась схема! Сама собой получилась схема – вмешалась невидимая рука! Промысел… Вытащат старое дело, закрутится новое, и все спишется на них. На них, бывших несовершеннолетних*censored*ганов, потрошителей чужих дач.
Он подогнал машину к знакомой калитке, заглушил мотор. И сразу навалилась со всех сторон густая липкая тишина. Он прислушался. Тихо. Луна неторопливо плыла в светлых облаках.
