– Бери, бери, от чистого сердца, – настаивала
бухгалтерша.
– Что я, альфонс какой, – пробурчал
Ярослав, – у бабы вещи брать, небось у самой зарплата – кот наплакал,
лучше детям шоколадку купи, а рубашку мужу снеси.
Валентина вздохнула:
– Одинокой живу, сама себе хозяйка… Возьми, не обижай.
А если совсем даром не хочешь, то почини мне за рубашку кресло. В субботу
придешь?
В колонии существовала небольшая мебельная мастерская, и Валентина
знала, что Ярослав работает там столяром.
– Хорошо, – неожиданно согласился Рюриков.
В субботу он и впрямь явился к Вале. Жила женщина в бараке,
на первом этаже, в крохотной комнатушке.
– Да, – вздохнул Ярослав, – чего линолеум не
поменяешь? Весь сопрел уж!
– Без толку его стелить, – отмахнулась
бухгалтерша, – сыро очень, за полгода сгнивает, домик-то наш на болоте
стоит.
Рюриков покачал головой и взялся за инструменты. Руки у него
были приделаны куда следует, кресло вмиг приобрело товарный вид. Валя угостила
мастера обедом. Ярослав съел тарелку куриного супа и одобрил:
– Здорово готовишь, прямо ресторан! Больше починить
нечего?
– У буфета дверцы расшатались…
Так начался их роман. Через полгода Ярик, как звала его
Валя, стал чувствовать себя хозяином в маленькой комнатенке. Да он и вел себя
по-хозяйски: переклеил обои, побелил потолок.
Двадцать первого января, в день рождения Вали, Ярослав
сказал ей:
– Поехали.
– Куда?
– Не спрашивай, пошли.
Валечка покорно взяла любовника под руку. Они сели на
автобус, добрались до «Братиславской», дошли до новенького дома, поднялись в
квартиру.
– Что это? – несказанно удивилась Валя, увидав,
как любовник своим ключом открывает дверь.
– Входи, – предложил Ярослав.
Они прошли на просторную кухню, где стояли только две
табуретки.
– Садись, – приказал мужик и без всякой паузы
добавил: – Это наша квартира.
– Чья? – недоумевала женщина.
– Твоя и моя, – спокойно пояснил мужчина, –
погоди минутку.
Он пошел в комнату и вернулся, держа в руках небольшой
букет:
– Уж извини, не приучен слова всякие говорить, в общем,
выходи за меня замуж!
Валентина чуть не свалилась с табуретки. Потом они долго
сидели на пустой кухне, и Рюриков говорил без остановки, в основном о том, как
хорошо они станут жить.
Расписалась пара без всякого шума. Валя понимала, что у мужа
имеются деньги. Во-первых, квартира, хоть и в Марьино, но двухкомнатная, новая…
Во-вторых, они приобрели мебель. Правда, не шикарную, но вполне хорошую
спальню, гостиную и кухню.
– Что же ты себе продукты не покупал и одежду? –
поинтересовалась один раз Валя.
– Долг мне отдали недавно, – пояснил Ярик, –
вот только что…
Потом, спустя какое-то время, он попросил:
– Слышь, Валюша, съезди к одной старушке да расскажи ей
такую историю…
Валентина невероятно удивилась и принялась расспрашивать
мужа:
– Кто эта, Клавдия Васильевна? Кем тебе приходится?
Супруг тяжело вздохнул, но пояснил:
– На зоне, в Коломне, парень со мной сидел, Яков
Сироткин. Он все материнские деньги ко мне в «Просторы» вложил, ну и сгорели
сбережения…
Валентина слушала крайне внимательно. В целях безопасности
заключенного – в тюрьме и на зоне могли оказаться люди, пострадавшие в
результате обвала финансовой пирамиды, – в личном деле Рюрикова не стояло
никаких подробностей, документ пересекала темно-зеленая полоса, и сотрудники
исправительных заведений вопросов не задавали. Но Валентине Ярослав открыл
правду, добавив в конце:
– Деньги все пропали, теперь я, считай, что нищий…
Парень мне жизнь спас, – продолжал муж, – скорешились мы с ним,
вдвоем на зоне легче. Уж очень он убивался, что мать без денег осталась… Я ему
так правды и не открыл, боялся, что друга потеряю. Все собирался, собирался, да
не успел. Умер Яша, аппендицит приключился, а в колонии, сама знаешь, медицина
неторопливая, перитонит начался, и все, перекинулся Сироткин. Теперь вот долг
мне вернули, большой, отвези бабке две тысячи.
Валентина съездила на Таганку, а потом, по просьбе супруга,
стала посылать Клавдии Васильевне каждый месяц дотацию.
– Ярик очень добрый человек, – поясняла
бухгалтерша, – его совесть мучает, что стольких людей обездолил. Мы с ним,
правда, никогда на эту тему не беседуем, но, знаю, переживает страшно, поэтому
и матери вашей деньги шлет.
– Какой матери?
– Клавдии Васильевне Сироткиной, – удивленно
ответила Валентина.
Я мигом прикусила язык. О черт! Совсем забыла, что
прикинулась старухиной дочерью.
– Скажите, а Рюриков еще сидит?
Валя кивнула.
– И выходит только по субботам и воскресеньям?
– Да.
– До этой колонии в Коломне находился?
– Точно.
– И с Сироткиным Яковом, покойным, там
познакомился? – Я растерянно глянула в окно на кучу ржавого
металлолома. – Ладно, извини тогда. Думала, дуришь бабку.
– Ничего, ничего, – обрадованно воскликнула
бухгалтерша, – понимаю, подозрительно выглядит, но все исключительно из-за
доброты Ярика… Ты, сделай милость, никому не рассказывай, а то налетят, денег у
мужа, ей-богу, нет, живем очень скромно. Я окинула взглядом ее плотно сбитую
фигуру, облаченную в простую майку и дешевую юбку. Да, одевается дама на
Черкизовском рынке, и в ушах у нее покачиваются дешевые серебряные «висюльки»…
Но в версию полного отсутствия средств как-то не верится. Ведь появилась же
откуда-то, словно по мановению волшебной палочки, квартира, потом мебель…
– Но меня, честно говоря, совершенно не волнует размер
кубышки Рюрикова…
– Как хоть тебя зовут? – внезапно поинтересовалась
Валентина.
– Виола Тараканова.
– Передам мужу, что сестра Сироткина приходила.
– Ладно, – согласилась я.
На улице неожиданно похолодало, и из серых, нависших над
городом туч посыпался мелкий противный дождик. Но мне было жарко, и я побежала
к метро, не замечая луж.
