– Со Зверевой.
– А, – протянула бабушка, – с Ольгой, значит.
Та еще штучка!
– Что? Не заслуживает доверия?
– Очень уж гонористая, – вздохнула старуха,
усаживаясь на скамеечку, – идет по двору, никогда не поздоровается. Я ей:
«Добрый день, Олечка», а она только кивнет и в подъезд – шмыг. Словно она
царица, а все вокруг будто ейные слуги. Оно и понятно, бешеные деньги, говорят,
получает, немереные тысячи. Одна машина чего стоит, танк. Вон, глянь.
И она ткнула пальцем в огромный лакированный джип «Шевроле»,
напоминающий по размеру маршрутное такси.
– Не женский автомобиль, – протянула я, –
такие мужчины любят.
– Бандиты, – припечатала бабка, – вон у нас в
19-й Королев живет. Наши все перед ним приседают: «Ах, Борис Николаевич, ах,
Борис Николаевич». Тьфу! Ну, какой он Николаевич, сопляк двадцатилетний,
Борька-уголовник. Три года за кражу отсидел, вышел, таперича небось снова
ворует. А мамаша-то его раньше мимо всех бежала глаза в пол, стыдилась на людей
смотреть. Нынче в шубе разгуливает, норковой…
– Они что, родственники Зверевой, – решила я
переключить словоохотливую бабку на нужную программу.
– Не, – протянула старуха, – автомобиль у
Борьки, как у Ольги.
– У Зверевой небось муж богатый?
– Муж объелся груш, – засмеялась бабка, –
удрал он от нее, никак. Дочка есть. Ей семнадцать стукнуло, Алисе. Вся в мать –
расфуфырится, надушится и на каблучищах ковыляет. А чтоб поздороваться – это
никогда. Тоже шлюхой станет!
– Почему шлюхой?
Бабулька радостно затараторила:
– Муж законный у Ольги есть, только вместе не живут.
Зато любовников! Там в кровати, почитай, вся Москва и область перебывали! Через
день нового водила. Потом настоящий появился. Наши все болтают: жила она за
счет хахаля, только мне думается, неправда это, да и ушел он от нее давно…
– Почему?
– Сама рассуди, – пояснила бабуся, – парни у
ней теперь больше месяца не задерживаются, только-только человек примелькается,
глянь, уже новый топает. Ну кто они должны быть такие, чтобы бабе подобные
подарки делать: автомобиль, шуба, колечки… Потом питание…
Бабулька тяжело вздохнула:
– Мы-то с оптушки дрянь тянем, полдня по ларькам
бегаем, ищем, где на десять копеек дешевле станет. А Ольга в супермаркет
домработницу посылает, пакеты полупрозрачные, все видно: кофе, крабы, рыба
дорогущая, банки всякие… Нет, такая еда дорого стоит! А уж домработница у нее!
– Что, тоже не здоровается?
– Немая она!
– Немая!
– Ага, говорить не умеет, только мычит и руками машет,
уж как с ней Ольга договаривается, не знаю. Небось записочки пишет! Хотя после
Вальки…
– Кто такая Валька?
В этот момент стукнула дверь подъезда и появился паренек лет
двадцати, нежно поддерживающий под руку немощную старушку. «Божий одуванчик»
еле-еле дополз до огромного черного джипа и облокотился на колесо. Юноша открыл
дверь, поднял бабусю, впихнул внутрь, заботливо укрыл ей колени пледом, потом
сел за баранку.
Автомобиль взревел и исчез за поворотом.
– Видала, – повернулась ко мне сплетница, –
Борька-бандит с бабкой своей, Анной Витальевной. Когда его в тюрьму сволокли,
отец так орал, у соседей стекла повылетали:
– Опозорил семью, не сметь к нему с передачами бегать,
пущай с голоду в камере сдохнет!
А мать не послушалась, вот мужик с ней и развелся. Так Анна
Витальевна, отцова мать, свекровь, с невесткой осталась. Они с ней с сумками по
зонам мотались. Накупят своему сокровищу колбасы да сушек – и вперед. Ну,
думаю, выйдет бандюган, вам небо с овчинку покажется. Будете знать, дуры, как
уголовника любить.
Она тяжело вздохнула и замолчала.
– Ну и что, – подбросила я дров в костер, –
вышел и…
– Кто ж знал, – пробормотала
«информаторша», – деньги теперь жуткие таскает. Мать одел с ног до головы,
а над бабкой трясется. Она зимой шейку бедра сломала, думали, конец, помирать
ей теперь парализованной. Так Борька в дорогущую клинику отвез, профессоров
нанял, люди говорят, десять тысяч долларов отдал за операцию! Ходит теперь,
правда, с палкой. Это он ее в поликлинику на лечебную физкультуру возит и в
бассейн… Кто же предполагал, что так получится. Отец, вон, назад просился, так
Борька его с лестницы спустил! А мой внук, – она махнула рукой, –
одно знает: дай на сигареты, дай на пиво. Всю пенсию утянет и не показывается,
пока следующую не дадут. Вот и думаю иногда: может, в тюрьме ему посидеть?
Я тяжело вздохнула. Иной возвращается с зоны, превратившись
в настоящего мужчину, а другой, тихо прожив жизнь в согласии с законом,
остается эгоистичным ребенком. Но некогда мне рассуждать с милой бабусей о
парадоксах человеческой личности.
– Валька, это кто?
Бабка, вгрустнувшая при виде заботливого Борьки, мигом
оживилась:
– Ольга-то деньгами разжилась лет пять тому назад. И
решила прислужку нанять. Долго не думала и предложила место Валентине из первой
квартиры. У той как раз муж умер, девка осталась лет двенадцати, кормить,
поить, одеть надо. Ну Валька и пошла. Чего кочевряжиться? Она, правда,
учительницей работает, географию детям в школе преподает. Говорила, что
зарплата – слезы, а Ольга сто долларов посулила.
Здесь старухе пришлось признать, что все-таки она владеет не
всей информацией. Какая кошка пробежала между Зверевой и Валентиной, бабка не
знала, но спустя полгода Валя перестала убирать квартиру Ольги Леонидовны, а у
той появилась немая домработница, тенью шнырявшая по двору.
– Где же работает Зверева?
Бабуся прищурилась.
– В больнице, врачом.
– Надо же, – удивилась я, – а говорят,
докторам мало платят.
– Это смотря кому, – протянула бабуся, – если
в районной поликлинике сидишь, то точно, больше коробочки мармелада не
получишь. Хотя вот Петька из третьего подъезда хорошо живет. Говорят, по двести
рублей за бюллетень берет. Плати ему две сотни и гуляй, не хочу! Только Ольга в
особом месте сидит, при богатых. Слышала, некоторые бабы морды перетягивают?
– Она подтяжки делает?
