Но сильнее всего страдали от духоты. Народу в камере набилось столько, что не все имели возможность лечь. Люди задыхались от спертого воздуха, возникали короткие потасовки из-за места, неосторожно сказанного слова или просто от раздражения. Какой-то служивый успокаивал соседей:
– Что вы сцепились? Тяжко здесь, душно, ну и что? Скоро проветритесь, там вас быстро помирят.
Непонятно, что он имел в виду – фронт или смертную казнь, но люди примолкли. Возможно, задумались о будущем. Одному из сидельцев стало плохо. Он стал просить воды, рот свело судорогой, вода текла за воротник. Вскоре он умер. Тело долго лежало под ногами, Борис косился на мертвеца, тот отмучился, а ему предстояло стоять несколько часов, пока не наступит очередь лечь и заснуть. В мозгу проносились обрывки видений, показалось, что наступила зима и за окном снег. Он открыл глаза и увидел тусклую лампочку в проволочном колпаке. Она плавала в белесой полутьме.
Кто-то не выдержал, колотил в дверь ботинком и соглашался идти куда угодно, только бы не гнить здесь заживо. Насильник Геша просыпался среди ночи, вглядывался в полумрак и громко спрашивал:
– Где я?
Ему отвечали матом. Борис спросил капитана Елхова, долго ли будет длиться следствие.
– Сейчас быстро решают, – ответил тот. – Раз-два и готово. Запросто могут шлепнуть.
– И вас тоже?
– Нет. Меня расстреливать смысла нет, я кадровый командир. Был комбатом, поставят ротным. А вот тебя в два счета стрельнуть могут.
– Глупо, – пытался усмехнуться Борис, – я больше пользы на фронте принесу.
– Какая с тебя польза? Опыта не имеешь, пока научишься всему, время нужно, а его нет. А как пример в назидание трусам можно использовать.
Перспектива быть использованным в качестве примера, то бишь расстрелянным, разволновала настолько, что Борис не мог спать. Ворочался, вслушивался в ночное бормотание, чесалось, зудело тело.
– От нервов, – говорил капитан Елхов.
А в голову лезли мысли о расстреле, сжималось дыхание.
– Как теперь расстреливают? – спросил он капитана.
Елхов не ответил, зато доходчиво объяснил другой сосед:
– Очень даже просто. Поставят на край ямы и шарахнут в затылок. Если из «нагана», то полбеды, а винтовка башку разнесет, мозги в разные стороны. Будешь лежать, пока яму не заполнят такими же дураками. Когда вспухнешь как следует, тогда землей засыпят.
В интересный разговор вмешались уголовники. Плели несусветное: приговоренным мажут лоб зеленкой, перед смертью спрашивают последнее желание и дают закурить. Елхов морщился – блатная рисовка его раздражала.
– Зеленку на тебя тратить. Пальнут в грудь или спину и как зовут не спросят.
– Меня в грудь нельзя. И в спину тоже, – хвастливо заявил старший из воров. – Глянь сюда.
Он снимал рубашку и показывал синий от татуировок упитанный торс. На левой стороне груди был выколот портрет Сталина, а на левой лопатке изображение Ленина. Верховный Главнокомандующий смотрел строго и осуждающе, а Ленин со скошенной бородкой хитро усмехался.
– В вождей целиться нельзя. Закон! – провозглашал вор и просил папиросу. – Давай курнем, товарищ капитан.
Елхов снова морщился, но доставал из кармана пачку. Ему передавали с воли хорошие папиросы, комбат был заядлым курильщиком. Мог ничего не есть, но папиросы выкуривал до мундштука. Не очень веселые разговоры шли о Сталинграде. Самострел с загнивающей рукой сообщил, что пополнение идет за Волгу день и ночь, а назад никто не возвращается.
– Прорва, – качая руку, рассуждал он. – Людей гробят тысячами, и просвета не видно. Я считаю, надо…
– Как же тебя врачи вычислили? – перебили его.
– Надо было через буханку хлеба стрелять, а хлеб мы с дружком съели. Пальнули через полотенце, вот и остались следы пороха. И ведь не лечат, сволочи.
– Чего тебя лечить? На том свете выздоровеешь.
Сидение в подвале закончилось внезапно. Ничего не объясняя, четверых человек рано утром вывезли за поселок. Опомниться не давали. Едва не пинками стащили с кузова полуторки и поставили на краю ямы. Вокруг стоял в строю батальон, а может, полк.
Борис с ужасом заглянул в могилу, рядом переминался самострел. Капитан Елхов и насильник Геша возвышались над остальными и казались спокойными. Геша воспринимал происходящее с запозданием, морщил лоб, соображал, почему собралось столько людей. А старый вояка Елхов уже подготовился к худшему для себя варианту.
Приговор читал военюрист в звании полковника. Вернее, приговоров было четыре, из экономии объявляли заключительную часть, но чтение длилось долго. Самострел впал в ступор, тряс здоровой рукой, шарил глазами по лицам присутствующих. До Геши стал доходить смысл, он нервничал и вертел головой. Борис от напряжения неожиданно зевнул, сердце бешено колотилось, на лбу выступил пот. Он сделал полшага вперед, а Елхов тихо произнес:
– Не надо, Борька… бесполезно.
Ходырев понял, что он имеет в виду. Не надо ничего просить, суетиться, их судьба уже решена. Капитан продолжал удивлять своим хладнокровием.
– Эх, зря папиросы берег, полпачки пропадет, – сказал он, затем огляделся вокруг и сообщил товарищам по несчастью: – В хорошем месте лежать будем. Хоть в этом повезло.
Могилу вырыли в ста шагах от речного обрыва, виднелась песчаная отмель левого берега, зеленый пойменный лес. Голубая Волга медленно катилась к морю, в заливе стояли рыбацкие баркасы. Место и правда было красивым.
Полковник закончил чтение приговора, важно оглядел строй красноармейцев. Кучка командиров тихо переговаривалась между собой, кто-то невпопад засмеялся. У самострела сдали нервы, он стянул здоровой рукой пилотку, хотел что-то сказать, наверное, просить о пощаде. За его спиной мгновенно возник крепкий лейтенант, положил ладонь на плечо и отчетливо прошипел: «Молчать!»
Шесть красноармейцев из комендантского взвода стояли ровной цепочкой с винтовками за плечами. Почему шесть? Получается полтора человека на одного приговоренного. Может, стрельнут четверо, а двое будут добивать? Борис подтянул босую ногу (обувь так и не выдали) и с ненавистью глянул на полковника-юриста. Почему мучаешь и не отдаешь последнюю команду? А тот, словно испытывая терпение, перебирал листки, шевелил толстыми пальцами, затем, не спеша, продолжил чтение.
Смысл до Бориса не доходил, он начал соображать, лишь когда капитан крепко сжал ему локоть и шепнул: «Будем жить!». Елхова и Ходырева мгновенно отвели в сторону, полковник свернул бумаги в трубку, конвоиры сняли с плеч винтовки. Насильник Геша не хотел оставаться у ямы и пошел вслед за помилованными. На ходу оттолкнул лейтенанта, который его не пускал, но был остановлен жестким окриком одного из командиров:
– Марш на место!
Геша остановился, затем снова вернулся к яме, где переминался бледный, как бумага, самострел. Четыре выстрела ударили залпом. Приговоренные в последнюю секунду сделали шаг вперед, подальше от страшной ямы, и свалились на ее край. Лейтенант с помощью старшины столкнул расстрелянных вниз, хлопнули два пистолетных выстрела.
