– Брось, Серега. Что я, не понимаю? Ротой все же командовал. Мне штрафного сроку всего три дня осталось, и снова в свой батальон.
Выглядел бывший капитан воинственно. Короткий полушубок был перепоясан трофейной портупеей, на поясе висел «парабеллум», автомат торчал из-под мышки. Деревянные рукоятки гранат выглядывали из-за широких голенищ трофейных сапог.
– Сапоги теплые, меховые, – похвалился Луговой. – И гранаты удобно носить.
– Отобьешься, в случае чего. Боевого опыта в достатке имеешь.
– Да уж пороху понюхал, – не уловил подковырки Луговой.
Попрощались, в общем, тепло. Впереди праздник, большинство штрафников амнистируют. Заканчивается слякотная осень, ударит свежий морозец, а с ним перемены к лучшему.
Маневич обошел посты, немного поговорил с Ходыревым и вернулся в блиндаж. Костя кипятил чай и слушал, как Надым поет непонятную песню:
Я знаю тайну и без гаданья, Решетки толстые мне суждены. Опять по пятницам пойдут свиданья. И слезы горькие родной жены. Таганка, зачем сгубила ты меня, Таганка…
– Слышь, Афоня, хватит выть, – перебил старшину Елхов.
А Маша улыбалась Сергею Маневичу и не знала, чтобы такое сказать теплое и ласковое. Вместо этого она предложила:
– Давайте, Сережа, я вам чаю горячего с молоком налью.
– С удовольствием, – ответил воспитанный Маневич.
Санитарка Тоня сходила узнать, имеются ли раненые, и, вернувшись, нырнула под бок Елхову. Капитан слегка пошевелил ее кудри и, делано зевнув, объявил:
– Ну, мы в другой половине устроимся. Устал я что-то. А вы тут сами разбирайтесь.
Надым тоже ушел. Костя Гордеев без нужды копошился возле печки и ревниво следил за Маневичем и Машей. Он не хотел оставлять их вдвоем. Чтобы не заснуть, Костя в очередной раз вышел на улицу, зевнул и долго смотрел на яркие ноябрьские звезды. Ночь была тихой, если не считать стрельбы на окраине города и редких осветительных ракет.
Когда он вернулся, Сергей Маневич и Маша целовались. Мгновенно отпрянули друг от друга и сделали вид, что скучают. «Ну-ну, – злорадно размышлял Костя. – Развели любовь, а кругом война. Невтерпеж им…»
Тихо и безмятежно мерцали звезды. Одна из многих ночей войны. Уже дважды сменились посты, слегка вздремнул и снова проснулся Борис Ходырев. Зябли ноги, и он решил пройтись. В прифронтовой зоне не кричат петухи. Их, в основном, съели, а кто поумнее, спрятались. Темнота осталась такой же вязкой, но звезды на восточной части неба вроде бы потускнели. Борис поглядел на часы, светящиеся стрелки замерли где-то возле шести. Скоро и правда рассвет. Его внимание привлек негромкий шорох, там, где особняком располагался взвод Федора Колчина.
Пойти глянуть? Пожалуй… Он толкнул Сечку, умудрившегося задремать стоя у пулемета, и зашагал вдоль траншеи. Воронкова, спавшего в блиндаже, он трогать не стал. Причин для беспокойства пока не было.
Глава 8
Гибель четвертого взвода
Максим Луговой тоже услышал непонятный звук, привстал и вгляделся в темноту. Очередная ракета взвилась в ста метрах справа, описала положенный путь и погасла у земли. В такие секунды темнота сгущается сильнее всего, сетчатка глаза плохо улавливает движение или отражение света. Но бывший капитан разглядел две тени в десяти шагах от себя. Они застыли, их можно было принять за что угодно: обрубок небольшого тополя, сбитого вчера снарядом, причудливую вязь слабого лунного света, пучок камыша. Даже выброшенный светлый песок из воронки мог нарисоваться в виде человеческого силуэта.
Лугового пробила дрожь, он замер, а один из силуэтов качнулся. Завтра наступит конец бесконечно долгого месячного срока пребывания в штрафной роте, а может, его освободят и сегодня. Он честно сходил в атаку, побывал под пулями, заработал сержантское звание и полностью искупил вину за нелепую пропажу двадцати танков.
За месяцы войны лейтенант, а затем капитан Луговой выработал в себе привычку сразу уходить прочь от чего-либо подозрительного, которое может грозить именно его жизни. Весной, на Северском Донце, он вот так же услышал слабый плеск в тумане и вовремя отошел от берега, не поднимая шума. Это оказался крупный лодочный десант, и те, кто попытался ему помешать, так и остались лежать в песчаной земле далекой южной речки.
И под Котельниковым он раньше других услышал треск вражеских моторов, охватывающих город в кольцо. Сумел уйти, бросив ненужные железяки, разобранные танки, а ремонтная рота просто сгинула, вряд ли кто остался в живых. Вал наступления на Сталинград катился с таким напором, что давили всех подряд, не разбираясь. За это время Луговой угодил в штрафную роту и почти отбыл наказание. Зачем рисковать в последний день, когда капитанское звание ему, считай, вернули? И по рангу он числится теперь не ниже дутого полководца Елхова и его помощников.
Максим уходил от подозрительных теней, как ему казалось, машинально. Кроме того, есть дежурный пулеметчик, там дальше находится еще часовой, они бы разглядели опасность. Кроме того, существует коротышка Федя Колчин с его наполеоновскими замашками, который обязан не спать и видеть все наперед. Коротышка – всего лишь командир зачуханного штрафного взвода, а строит из себя комбата. Удел невысоких умом и ростом людей.
Луговой шагал, все больше отдаляясь от людей, с которыми он находился весь последний месяц, воевал, ел из одного котелка, спал, накрывшись одной шинелью. Это были пустые понятия, красивые фразы, ничего общего не имеющие с такой великой ценностью, как его жизнь. Надо уходить как можно быстрее от опасного места, пусть расхлебывают те, кому положено. Почему именно он, один из тридцати человек, должен разбираться, что к чему? Да и нет там ничего, кроме обломков и теней.
Он сумел обмануть себя не больше чем на минуту. Тишину прорезала короткая захлебывающаяся очередь «дегтярева». Затем послышался топот, скрипнула дверь блиндажа, кого-то окликнули, и вдруг рванула граната. Вспышка осветила траншею и прикорнувшего часового, который мгновенно вскочил.
– Что там, товарищ сержант? – спросил он и, ворочая длинной винтовкой, едва не воткнул штык в лицо Луговому.
– Осторожнее, – только и нашел, что ответить Максим.
– Надо бежать! Немцы, кажись, наступают, – тянул свой несуразный штык часовой.
Это был парень, осужденный за уклонение от призыва. Кажется, загулял, пропьянствовал и, еще больше испугавшись, прятался в дальних хуторах. Сейчас дезертир, очухавшись со сна, рвался в бой. А бой, кажется, разгорался. Стучали автоматные очереди, одиночные выстрелы, рванула еще одна граната.
Возле блиндажа творилось следующее. Младший лейтенант Федя Колчин, как чувствуя опасность, вышел наружу. Вообще-то он выходил часто по причине застуженных почек, накидывая поверх гимнастерки фуфайку. И «наган», однажды спасший ему жизнь, всегда совал в карман. Он разглядел чужую тень сразу, так как сам вышел из темноты, а снаружи было светлее. Федор сразу понял, что это был враг. Но сумел взять себя в руки и, снимая «наган» с предохранителя, зевая, спросил:
