– Если пожрать не принесли, так хоть спать не мешайте.
Воронкова разозлило, что Надым имеет две шинели. Многие ежились под холодным ветром, не имея ни одной, а этот развалился, как барин. Но разговор закончился не в пользу политрука. Надым просто послал Виктора Васильевича подальше. Уголовника поддержали не только шестерки, но и некоторые бойцы. Настроение окончательно испортилось после ехидной реплики:
– Вам хорошо живется, товарищ старший политрук, три кружки молока опростали, а нам на донышке досталось.
Воронков задохнулся от возмущения – какая мелочность! Он, умный человек с университетским образованием, воспитывает никчемных опустившихся людей, а они упрекают его в лишней кружке молока. Не иначе, трепло Ходырев нес языком всякую чушь. На него это похоже. Воронков не нашел что ответить, лишь спросил бойца, отпустившего в его адрес реплику:
– За какие грехи в штрафники угодили?
– За отступление без приказа, – ответил мелочный боец с искривленным шрамом лицом.
– А раньше какое звание имели?
– Старший сержант
– Стараться надо, чтобы звание вернуть. Так-то, товарищ бывший сержант.
И зашагал в направлении кучки командиров, собираясь отругать выскочку Ходырева. На полпути его догнал истошный крик часового:
– Машина… немцы… фашисты!
Майор складывал документы в полевую сумку. Капитан Митрохин вначале растерялся, его вывел из оцепенения спокойный голос особиста.
– Ну, что же вы? Распоряжайтесь…
Александр Кузьмич Митрохин не хватал звезд с неба. Имея четыре класса образования, закончил курсы красных командиров, лет шесть командовал взводом, перед войной получил роту. Его не двигали вверх, считая слишком медлительным и недостаточно инициативным. Стрижак, отвечавший за формирование штрафной роты, все же выбрал Митрохина и не ошибся. Обстоятельность и крестьянская сметливость позволили Митрохину слепить на пустом месте подразделение совершенно особого типа.
Никто толком не знал, что такое штрафная рота, а строки приказов не давали четкого понимания. Вначале ошибочно посчитали, что это вроде чистилища для забубенных душ, готовых на самые отчаянные дела. В действительности все оказалось проще. Приходили люди, осужденные за пьяные драки и воровство, отступление без приказа (а кто не отступал в 1942 году?), утерю боевого имущества. На отчаянных смертников они совсем не походили. Дезертиры в большинстве были растеряны, некоторые являлись патологическими трусами. Непонятно, за что попали в штрафники такие командиры, как комбат Елхов и лейтенант Маневич – они могли бы успешнее воевать, оставаясь на прежних должностях.
Особняком стояли уголовники, которые воспринимали происходящее как развлечение. Митрохин угадал общую для них черту – эгоизм и любовь к себе. Никто из блатных воевать не собирался, они откровенно смеялись над командирами и готовились любыми способами уклониться от боевых действий.
Так оно и случилось, исчезали в основном блатные. Капитан не оценил степень опасности. Уголовники едва не развалили тот фундамент, что он сумел создать. Особист Стрижак жестко вмешался в ротные дела, расстрелял двоих человек и в какой-то степени восстановил порядок.
Митрохин не являлся отчаянно смелым человеком. Он согласился возглавить штрафную роту прежде всего из-за личной дисциплинированности. Приказали – козырнул и пошел выполнять. Не последнюю роль сыграло обещанное майорское звание, высокий оклад. Численность штрафной роты приближалась к полноценному стрелковому батальону. От Митрохина не требовалось, как раньше, находиться в первых рядах, а он ведь уже устал от войны, получил два ранения.
После жестокой атаки, когда угробилось две трети личного состава, а рота угодила в окружение, Александр Кузьмич мечтал получить ранение, добраться до своих, залечь в госпиталь. Господи, ну прояви милость. Разве он ее не заработал за долгие годы службы? Именно с таким настроением Митрохин услышал крик часового, а затем совет особиста немедленно начать командовать.
Прежде всего следовало выяснить, насколько велика опасность. Оказалось, что вдалеке остановились три грузовика, броневик, вылезли десятка два солдат и, судя по всему, собираются заняться земляными работами. Из этого следовало, что наших частей поблизости нет, и оставаться здесь опасно. Рано или поздно саперы обследуют местность и обнаружат роту.
Возник короткий спор – дожидаться темноты или выступить немедленно. Митрохин не любил авантюрных решений и предпочел бы отсидеться, а Воронков просто боялся боя. Степан Елхов был готов пробиваться вперед немедленно, особист Стрижак его поддержал. Таким образом, в роте появились два начальника: бывший комбат Елхов и официальный командир Митрохин. Стрижак понимал опасность двоевластия и быстро распределил роли. Степану Елхову предстояло возглавить ротную колонну, а Митрохину и Воронкову обеспечить отход.
– Как же так, Александр Кузьмич? – украдкой возмущался старший политрук. – Нас фактически отстранили от командования, в хвосте будем плестись.
Свое возмущение Воронков выразил тихо, чтобы не услышал особист. Впрочем, Стрижаку было наплевать на второстепенные вещи. Он хотел во что бы стало сохранить роту как боевую единицу, вывести людей и доказать – подразделение способно воевать. А подчинять себе людей и жестко командовать он умел. В настоящее время майор видел в роли командира Степана Елхова, и наплевать, что ему еще не вернули звание. Победителей не судят.
Ну, а политрук в очередной раз лицемерил, тихо высказывая свое недовольство. На самом деле Воронков готов был плестись где угодно, лишь бы не вступать в драку. А обеспечение отхода именно драку и предполагало. Не зря для прикрытия роты новый командир Елхов оставил последний станковый пулемет и включил в группу Ходырева с трофейным «МГ-42». Борис улыбнулся Воронкову:
– Ну, вот, товарищ старший политрук, опять вместе.
Виктор Васильевич окинул его странным взглядом и ничего не ответил. Старшина Глухов, которого снова назначили командиром расчета «максима», не переставал плеваться и обещал, что все ротное имущество пропадет. Однако никакого имущества не существовало. Котел, посуда и остальное барахло бросили на оставленной высоте, а в заплечном мешке Прокофий Глухов хранил лишь несколько катушек ниток и бруски черного дегтярного мыла. Сейчас он вытряхивал это богатство на землю и провожал взглядом быстро уходящих бойцов.
Семьдесят человек шагали по высохшему руслу. Пунктуальный Митрохин смотрел на стрелки старых часов: группе прикрытия разрешалось двигаться в путь спустя сорок пять минут. Воронков маялся, ходил с места на место и раздражался. Ближе всех к нему находился Борис Ходырев со своим дурацким пулеметом. Воронков припомнил ему молоко и сварливо заметил:
– Не знал я, что ты сплетник.
– Вы о чем, товарищ старший политрук?
Несколько минут препирались, затем свернули самокрутки. Межуев, перебирая запасную ленту, покаялся:
– Это я насчет молока болтанул. Так, сдури, не подумав.
