Мы даже освоили броски боевых гранат РГД-33, что являлось редкостью. В обычных учебных подразделениях командование очень неохотно разрешало учебу с применением гранат, опасаясь несчастных случаев. Бойцы, попадая на фронт, боялись сложных в обращении РГД-33, основной «карманной артиллерии». Все, что положено, я усвоил, был хорошо экипирован, имел в качестве личного оружия легкий карабин (с сильной отдачей) и шагал к фронту с уверенностью в себе. А идти нам пришлось шесть суток от Борисоглебска до речки Чир. Кстати, немцы именовали 62-ю армию, куда мы вошли, сибирской. Ей предстоял долгий путь до Берлина.
После боя в степной балке шли всю ночь. Умерли двое раненых, в том числе боец с переломанной ногой. Еще два человека дезертировали или отстали, точно никто не знал.
В наших краях дожди в июле большая редкость. Если июнь еще более-менее прохладный, то к середине лета погода на огромной территории от Саратова до Астрахани стоит жаркая, дует юго-восточный ветер, а в небе видны редкие облака. Хорошее время для многочисленной немецкой авиации, танков, двигающихся на восток.
Эта гонка осталась в памяти. Плен казался страшнее смерти, хотя от усталости подкатывало полное равнодушие. Выбрасывали шинельные скатки, которые раздирали кожу на лице и шее. Потихоньку избавлялись от гранат и патронов, оставляли всего шесть обойм в подсумках. Раненых тащили, меняясь через четверть часа. Когда в очередной раз ломались носилки, порой валились сразу четверо носильщиков.
Июльская жара в безводной степи — явление особое. Это не совсем то, что представляют многие люди. Солнце безжалостно печет целый день, некуда скрыться от его лучей, и все с нетерпением ждут вечера. Но даже когда солнце склоняется над горизонтом, температура практически не спадает. Слишком нагрелись за долгий день земля, воздух, каждая частица. Лишь к полуночи начинается прохлада, а через час после рассвета снова висит многочасовой зной. Такого пекла не выдерживают ни люди, ни лошади. Люди оказываются выносливее. Если лошади бессильно ложатся у дороги, то люди продолжают шагать, совершенно одуревшие, мало что соображая, желая лишь одного — пусть скорее заканчивается пытка.
Несмотря на жару, очень хотелось есть. Мы срывали на ходу недозревшие колосья, жевали зерно молочно-восковой спелости (запомнились слова из школьного урока ботаники), искололи рот колючими остяками, но хоть чем-то заполнили желудок. Затем набрали колосьев и варили по приказу Рогожина в котелках. Полусырые зерна выуживали ложками, это напоминало подобие каши. Можно сказать, наелись.
Пшеничные поля укрывали нас, но они же становились смертельной ловушкой. Однажды мы едва сумели выбраться из гигантского костра. Бежали, задыхаясь от желтого дыма, стоило глотнуть воздуха, как горло перехватывало. Подгонять никого не приходилось, особенно когда стали свидетелями страшной картины.
Прямо на нас выскочили несколько красноармейцев. Человек пять пробежали мимо, один свалился. У него сгорели, вплавились в ноги штаны, он шел по кругу, вытянув перед собой руки, наверное, ослеп. Рогожин приказал дяде Захару осмотреть его. Фельдшер доложил, что человек получил смертельные ожоги и помочь ему нельзя. Все напряженно ждали, какое решение примет командир роты. Тащить чужого бойца мы были просто не в состоянии, но и оставлять брошенного своими товарищами человека Рогожин не хотел. Это могло сказаться на дисциплине, которая пока поддерживалась крепко. Он велел двум рослым десантникам из второго взвода вести обожженного под руки.
Куда он потом делся, не знаю. Скорее всего, его потихоньку оставили, чтобы не замедлять марш и дать возможность обреченному бедолаге умереть спокойно. Но в момент наибольшего напряжения Рогожин повел себя правильно. Все поняли, что и нас не бросят в тяжелый момент.
В другой раз сидели на холме под деревьями. Рогожин дал нам возможность отдохнуть в тени, и я хорошо разглядел, как люди, одетые в военную форму, поджигали хлеб. Делалось это таким образом.
Исполнители на двух повозках определили направление ветра, наломали пучки колосьев и подожгли. Вначале поле не загоралось, ручейки огня расползались неохотно. Вскоре пламя, чувствуя хорошую пищу, очень быстро набрало силу. Ветер, верный друг огня, раздувал его. Пламя неслось с огромной скоростью. За несколько секунд вспыхнул участок с гектар, раздался утробный рев огня. Высоко в небо взмыли скрученные, как спираль, языки, а густой желтый дым приобретал диковинные формы: грибовидные, двойные и тройные облака, дымовые кольца, словно баранки.
Жуткое зрелище завораживало. Пламя, выходя из повиновения, совершало огромные прыжки, легко перескакивая с одного поля на другое. Дороги и вытоптанные обочины не являлись помехой. В одном месте, вопреки физическим законам, пламя понеслось в противоположном от ветра направлении.
— О, бля! — матерились творцы огня, едва успев отскочить.
— Люди с голода подыхать будут, — сказал ефрейтор Борисюк. — Все подряд сжигают.
— Лучше, если фрицам достанется?
Спорить дальше не стали. Кое-как поднялись и зашагали. Трое тяжело раненных стали для нас неподъемным грузом. Разжимались пальцы, а раненые страдали от боли и толчков. Из-за этого переругались Рогожин и политрук Елесин. Старший лейтенант ставил своей целью спасти роту, а Юрий Матвеевич Елесин считал, что, оставляя раненых, мы делаем шаг к развалу дисциплины, превращаемся в толпу убегающих людей. Все же нашли решение. Когда сломались очередные носилки, а мы едва плелись, наткнулись на большой обоз. После спора из нескольких повозок выбросили груз, вычерпали котелками пшенку из разорванных мешков и погрузили наших раненых. Какое-то время двигались вместе, жевали пшенную крупу, затем обоз ушел южнее, а мы добрались до хутора Верхняя Бузиновка.
Здесь, примерно в сорока километрах от Дона и ста километрах от Сталинграда, организовали узел обороны. То, что мы нашли остатки своего отдельного батальона, не стало случайностью. Рогожин знал место сосредоточения, поэтому не пошел вместе с обозом, а развернул нас в другую сторону. Встреча с батальоном стала первым радостным событием за последние дни. Название хутора, попавшего на топографические карты верховных штабов, мало что говорит. Поэтому я уточню, что он находится в тридцати километрах южнее райцентра Клетский, где снимался знаменитый фильм Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину».
Батальон переподчинили другой дивизии, впрочем, нам было безразлично, кто нами командует. Главное, всех накормили кашей с бараниной, мы напились чистой холодной воды из колодца и часов десять поспали. Западнее хутора заняли оборону. Рядом с нами окапывались бойцы из 40-й, 166-й танковых бригад, курсанты военного училища из Орджоникидзе, сводные роты, сформированные из разных подразделений. Над бойцами из танковой бригады зубоскалили:
— Где ваши «тридцатьчетверки»? Потеряли, пока драпали?
— На себя гляньте. Чего лопаты гнутые?
Действительно, саперные лопатки не выдерживали даже часа работы, гнулись, ломались пополам. Почва на высотах оказалась тверже, чем на прежних позициях. Известняк, мелкие камни и огромные глыбы. Пешим танкистам подвезли кирки, ломы, штыковые лопаты. Долбили они окопы быстрее, чем мы. На просьбу поделиться инструментом ответили отказом, пообещав дать позже. Несмотря на эти мелочи, чувствовали мы себя неплохо. Все люди были заняты делом, бесцельно не слонялись, времени для пустых разговоров не оставалось.
