– А хозяин предприятия?
– Раскололся! – широко улыбнулся опер. – У него расписание текущего дня на стенке было пришпилено, собственноручно начертанное: в десять ноль-ноль – завтрак, с десяти тридцати до трех ноль-ноль – дорисовать доллары…
– Зачем их дорисовывать?
– Им перелив зеленого цвета в фиолетовый на цифре «сто» не удавался типографским способом, вручную приходилось…
– Ну все, иди отдыхай.
Оставшись в каптерке наедине с конфискатом, я брезгливо поковырялся в коробках. Одна была полностью набита пачками фальшивых американских дензнаков этак миллиона на два, в другой обнаружилось клише из латуни. Из доклада следовало, что клише мастер изготовлял в течение трех лет – особо точная ювелирная работа. И теперь оно, никому не нужное, валялось в подвале.
От греха подальше, дабы столь ценный для преступного ума инструмент не попал в лукавые руки, я решил переместить раритет в свой сейф. Затем, подумав, перетащил и коробку с долларами к себе в кабинет. Но вспомнив о выпадах врагов, способных устроить в моем служебном помещении показательный обыск, решил переместить ее в багажник машины, а оттуда – в свой незабвенный бронированный гараж.
Несть числа сюрпризам жизни…
И вот – очередной! Месяц назад в Чечне в очередной раз украли советника президента, все службы были поставлены на дыбы, а тут к нам является парень с улицы и заявляет, что обнаружил выходы на похитителей…
Я отправился в кабинет, где допрашивали заявителя.
Парень мне сразу и резко не понравился: тип лет сорока, по виду – рыночный торговец, в явном мандраже от своего присутствия среди ушлой оперской братии, взопревший, как загнанный кролик, и весьма себе на уме.
Из пояснений его выходило, что он подвез до метро запавшую в его сердце попутчицу, договорился с ней о свидании вечером, но, подъехав в условленное место, подвергся нападению бандитов кавказского происхождения, отобравших у него ключи от квартиры и продержавших в салоне машины под ножами несколько часов. После ключи ему возвратили и – отпустили с миром.
Вернувшись домой, потерпевший обнаружил там следы тщательного обыска с полнейшей конфискацией ценностей. Украли не только деньги, картины и золотишко в изделиях, но унесли даже одежду, постельное белье и выгребли холодильник! Хорошо, не отодрали обои. Во устроился герой-любовник!
Подобной забавной мелочевкой наша контора заниматься бы не стала, не присутствуй в деле одно необычное обстоятельство: парень родился и вырос в Чечне, знал местный язык и, покуда маялся в машине с разбойниками, слышал их разговоры, в которых упоминался прискорбный факт похищения советника. Дескать, один из родственников негодяев его и содержит сейчас в ожидании выкупа. Лица преступников скрывали маски, в ограбленной квартире никаких следов не обнаружилось. Орудий преступления тоже, как гласил бы протокол об изнасиловании потерпевшей неизвестным лицом.
Я задумчиво переглянулся со своими сотрудничками. Брать на себя это мертвое дело никому не хотелось, заявителя стоило отфутболить к сыскарям на Петровку, но, всплыви тот факт, что мы проигнорировали его информацию о заложнике, близком к верховной власти, санкции сверху последовали бы людоедские. Не спас бы и Решетов.
– Я тебя только об одном хочу предупредить, – сказал я, положив ладонь на испуганно дрогнувшее плечо «терпилы». – Если ты в свои показания приплетаешь должностное лицо, дабы расследование велось усердно и лучшими нашими силами, то горячо пожалеешь, что к ним обратился. Мы очень не любим, когда нам врут. Так что подумай минутку, пока машина не закрутилась… Может, это мираж испуганного воображения? Пока мы все способны понять и простить…
– Я пришел к вам за помощью, а вы тут с угрозами… – пробормотал он, вытирая нервный пот со лба.
– Угрозы основаны на нашем предыдущем горьком опыте, – сказал я, и опера в ответ нерадостно усмехнулись.
Три недели назад в контору тоже явился один заявитель, чеченец, сообщивший, что советник томится в одном из горных аулов, где проживают его родственники, и он готов стать посредником в переговорах об освобождении пленника. Весь его интерес – наша помощь в его поступлении в юридический столичный вуз.
Доброхота мы пробили через госбезопасность, и выяснилось, что участвовал он в бандформированиях, обучался в диверсионной школе в Пакистане, и его устремления к изучению закона и права вероятны настолько, насколько желание волка отобедать лебедой с лютиками.
На предварительные переговоры во Владикавказ он упорно тянул одного из руководителей подразделения по борьбе с этническими группировками, и тому пришлось поневоле туда ехать. Благо сообразили отправить с ним наш спецназ. Там-то, в горах, и прояснилась вся комбинация стремящегося в дипломированные юристы бандита: его дружкам жаждалось похитить ушлого опера, пересажавшего десятки горных орлов и вставшего поперек горла их оставшимся на свободе партнерам. Да затем еще и слупить изрядный выкуп с нашей конторы, заработав тем самым большие политические очки.
Доброхот ныне пребывал в камере, ибо сразу же по разъяснению тайны его благотворительных инициатив патрульные милиционеры обнаружили в его машине ствол, наркотики и гранату. Набор, составленный тщательно, вдумчиво и эмоционально.
Я с удовольствием поведал бы данную поучительную историю сегодняшнему заявителю, но, удерживаемый уложениями о секретности, сподобился лишь на прощальное вялое напутствие:
– Что же, будем рассчитывать на вашу добросовестность.
Подумал, закрывая за собой дверь:
«Вот и еще один висячок…»
День между тем неуклонно катился к закату, а мне еще предстояло два серьезных свидания.
Позвонила Ольга, попросила вечером приехать в театр на какой-то актерский междусобойчик.
– У меня сегодня вечером премьера, – сообщил я, памятуя рандеву с провокатором.
– Это еще какая? – полюбопытствовала она.
– Для тебя все сыграю в лицах, но дома…
– Я вернусь поздно, учти!
– Я тоже постараюсь.
Служебная машина уже пофыркивала, разогревая свою прыть у подъезда конторы. Я влез на заднее сиденье, буркнул в сторону напряженного затылка водителя:
– К Пресне.
И – помчали меня немецкие лошадиные силы по родному Садовому, забитому пробками, по двойной сплошной, приходящейся аккурат на середину капота с фиолетовым отсветом мигалки, в коридоре между жмущимися вправо встречными и попутными, и услужливо, с пониманием служебного долга, перекрывающими движение на перекрестках постовыми.
Бред какой-то. Сон. Наваждение. Клоунада.
Граждане! Граждане прохожие на тротуарах, граждане бездомные в подворотнях, соседи по движению на магистрали, завистливо проклинающие наглый мой маршрут вопреки всем правилам автомобильного общежития, слушайте! Это – ошибка, я – такой же, как вы, может, даже глупее и хуже, и мне, не поверите, уютнее среди вас, а не в этом кожаном салоне автомобиля из гаража карательных структур! Но сейчас я играю спектакль по воле неведомого режиссера, а вы-то думаете, что это всерьез, и шарахаетесь пугливо, и глазеете недобро, и уверены, что я упиваюсь безнаказанностью властного хамства и ее выпендрежем, а мне всего лишь грустно, устало и тревожно. Я не знаю финала спектакля, оттого и нет восторга в душе моей. И тревожно мне, потому что уже не хочу я в вашу дорогую моему сердцу компанию, граждане пресмыкающиеся, а другой компании у меня нет, есть только банда, где каждый одинок и несчастен, ибо бессердечен, алчен и многознающ, а умножающие скорбь знания уменьшают желание общения с людьми. Ибо кто ведает многое тайное, что может взять для разума своего от находящегося в неведении и в заблуждении?
