– Базовые станции уже отключили, да? – ехидно спросил Кашинцев.
– Успели прочитать?
– Немного. Пока вас ждали.
– Вы же понимаете, что ваша дальнейшая безопасность напрямую зависит от длины вашего языка? Так что – лучше забудьте сразу.
– Вообще-то, – Кашинцев приосанился, – меня вызывали из Питера специально для этого. Валерий Алексеевич… (при упоминании имени куратора Карлов еле заметно вздрогнул, но никто этого не заметил)…давал мне документы. В них, правда, не хватало двенадцати страниц…
– Этот пробел лучше не восполнять. Отдайте мне рюкзак с бумагами и идите на все четыре стороны.
Карлов подошел к задней двери и открыл ее.
– Ну? – сказал он Алене. – Я жду.
Девушка, поколебавшись, вылезла из машины.
Карлов едва скользнул взглядом по бледному, покрытому испариной, лицу Гарина и захлопнул дверь.
Водитель, не дожидаясь дальнейших указаний, тронул машину с места. «Волга», быстро набирая ход, промчалась по пустырю, разбрызгивая грязные лужи.
– Не волнуйтесь, о нем позаботятся, – Карлов взял у Кашинцева рюкзак и вытащил папку с бумагами. – Ну что же? – он посмотрел на Игоря и девушку. – Прощайте! Надеюсь, мы больше никогда не встретимся. При условии, что вы не будете болтать лишнего.
Он развернулся и пошел к машине.
– Постойте! – крикнул обескураженный Кашинцев. – Вы… Вы обещаете, что нас никто больше не будет искать? А?
– Конечно, – не оборачиваясь, крикнул Карлов. – Я, генерал Карлов, обещаю, что не буду больше вас искать!
Он знаком показал референту: «садись за руль» и устроился на пассажирском сиденье.
– Отмени ориентировку на Гарина, Муратову и Кашинцева. Мне кажется, первый не жилец, а эти двое… Пусть живут. Обещания надо держать.
Он помолчал, уставившись на две фигурки посреди огромного пустыря.
– И вот еще что. Узнай, куда отвезли тела погибших в перестрелке на Савеловском вокзале. Мне нужен Белозерцев Валерий Алексеевич.
– Кто это? – спросил референт. Фамилия была чем-то смутна знакома, но вспомнить точно он не мог.
– Племянник, – ответил Карлов и, увидев замешательство, отразившееся на лице референта, недовольно сказал. – Долго мы будем стоять? Или ты забыл, как водить машину?
Он открыл папку с бумагами Ильина и стал читать.
Через десять минут референт услышал, как генерал смеется. Он смеялся громко, до слез; хлопал себя по коленям, ненадолго замолкал и снова начинал смеяться.
Референт опасливо косился на Карлова, но боялся задавать вопросы.
Генерал спросил сам.
– Ты знаешь, что такое «бритва Оккама»?
– «Бритва Оккама»? – переспросил референт.
– Ну да!
– Нет, что-то не припомню. А что это такое?
– Да знаешь, друг… Это – такая ерунда, что и говорить о ней не стоит.
Затем Карлов вырвал из папки какой-то листок (референт успел отметить, что текст на нем не напечатан, а написан от руки), смял, поджег и выбросил на улицу.
– В морг, – сказал он.
Туда, где лежал труп майора ФСБ Белозерцева Валерия Алексеевича.
Записка, написанная рукой Ильина и позже сожженная, и выброшенная генералом Карловым.
Судя по всему, я подыхаю. Ума не приложу, как я умудрился подцепить этот вирус. Проклятый А-Эр-Си-66! Он меня убивает. Не правда ли, это даже забавно – меня убивает мое собственное детище!
Я стараюсь лечиться, но знаю, что все зря. Очень скоро меня не будет. Я боюсь сказать кому-нибудь об этом – не хочу погибать от пули. Мне страшно.
Нет, наверное, я все-таки знаю, как я заразился. Об этом можно прочитать в моих отчетах. Дело в том, что вирус гриппа, который был выбран в качестве исходного, обладает очень высокой степенью мутагенности.
Из биологического материала, взятого для экспериментов, нам с Николаем Кудрявцевым удалось выделить штамм. Но штука в том, что он оказался неоднородным. Какая-то часть вируса мутировала и теперь реагирует не только на управляющий сигнал сотового телефона, работающего в стандарте GSM, а на все подряд, включая программу «Время».
Это – моя вина. Я не подумал об этом. Теперь, даже если отключить на зараженной территории все базовые станции, вирус найдет энергию, необходимую для активации нейраминидазы, где угодно.
Я… Я все-таки скажу об этом. Но только… Сначала надо отправить Николая подальше. Он – мой единственный друг, и я не хочу…
Дальше буквы становились неразборчивыми, и прочитать, что написал Ильин, было невозможно.
