Фраза эта привела в ужас де Сентонжа. Его убеждённость во
всеведении месье де Лувуа была так же непоколебима, как и уверенность в том,
что он сам обладает этим качеством.
— Сомневаюсь, месье, есть ли в мире что-нибудь, о чём маркиз
не был бы полностью информирован.
Улыбка д'Ожерона была вежливой и обходительной.
— Разумеется, никто не сомневается в достоинствах месье де
Лувуа. Но его превосходительство не обладает моим опытом, приобретённым за
долгие годы жизни в этом захолустье, а это, осмелюсь заметить, придаёт
некоторую ценность моему мнению.
Но шевалье нетерпеливым жестом отмахнулся от мнения
д'Ожерона.
— Мы только зря теряем время, месье. Позвольте мне быть
откровенным. Тортуга находится под сенью французского флага, и, по мнению месье
де Лувуа, с которым я полностью согласен, не слишком пристойно… Ну, короче
говоря, покровительство шайкам разбойников не делает чести флагу Франции.
— Но, месье, — возразил д'Ожерон. — Не флаг Франции
покровительствует флибустьерам, а, напротив, флибустьеры покровительствуют
флагу Франции.
Высокий, импозантный королевский представитель поднялся,
выражая тем самым своё негодование.
— Месье, это возмутительное заявление.
Но губернатор оставался безукоризненно вежливым.
— Это факт, а не заявление. Позвольте мне напомнить вам, что
сто пятьдесят лет назад его святейшество Папа подарил Испании Новый Свет в
награду за открытие Колумба. Но с тех пор другие нации — французы, англичане,
голландцы — обращали на эту папскую буллу значительно меньше внимания, чем
этого хотелось бы Испании. Они, в свою очередь, селились на землях Нового
Света, территории которых являлись испанскими чисто номинально. А так как
Испания упорно усматривает в этом посягательство на её права, то Карибское море
уже давно служит полем битвы.
Что же касается корсаров, к которым вы относитесь с таким
презрением, то вначале они были мирными охотниками, земледельцами и торговцами.
Но испанцы постоянно преследовали их на Эспаньоле, изгоняли англичан и
французов с Сент-Кристофера
[58]
, а голландцев с Сен-Круа, устраивали варварские
избиения, не щадя даже женщин и детей. Тогда в целях самозащиты эти люди
покинули свои коптильни, взялись за оружие, объединились и стали, в свою
очередь, охотиться за испанцами. То, что Виргинские острова
[59] теперь
принадлежат Британской короне, — заслуга «берегового братства», как называют
себя флибустьеры, захватившие эти земли для Англии. Остров Тортуга, на котором
мы сейчас находимся, так же, как и остров Сен-Круа, точно таким же путём
перешёл во владение Французской Вест-Индской компании и, таким образом, стал
колонией Франции.
Вы говорили, месье, о покровительстве французского флага,
которым пользуются корсары, и я ответил вам, что вы поменяли вещи местами. Не
будь здесь флибустьеров, обуздывающих алчность Испании, я сильно сомневаюсь,
смогли бы вы когда-нибудь предпринять такое путешествие, ибо в Карибском море
не было бы ни одного французского владения, которое бы вам надлежало посетить.
— Он сделал паузу, улыбаясь явному замешательству своего
гостя. — Надеюсь, месье, я сказал достаточно для того, чтобы подтвердить своё
мнение, которое я беру на себя смелость отстаивать, несмотря на требование
месье де Лувуа, что уничтожение корсаров может легко повлечь за собой
уничтожение французских колоний в Вест-Индии.
В этот момент шевалье де Сентонж взорвался. Как часто
случается, поводом его гнева послужило то, что в глубине души он чувствовал
обоснованность аргументов губернатора. Выражения, в которых шевалье высказал
своё недовольство, заставляют сомневаться в том, насколько мудро поступил
маркиз де Лувуа, выбрав подобного посланника.
— Вы сказали достаточно, месье… более чем достаточно для
убеждения меня в том, что боязнь лишиться прибылей, получаемых вашей компанией
и вами лично от продажи на Тортуге награбленных товаров, делает вас
безразличным к чести Франции, которую пятнает эта позорная торговля!
Месье д'Ожерон больше не улыбался. В свою очередь,
почувствовав изрядную долю истины в обвинениях шевалье, он вскочил на ноги,
побледнев от гнева. Но, будучи сдержанным и замкнутым по натуре, губернатор не
дал выхода своим чувствам. Его голос оставался спокойным и холодным, как лёд.
— За такие слова, месье, полагается отвечать со шпагой в
руке.
Сентонж, меривший шагами комнату, только рукой махнул.
— Это такая же чепуха, как и то, что вы говорили раньше! Ваш
вызов вы лучше пошлите месье де Лувуа, так как я всего лишь его представитель.
Я высказал вам только то, что требовал от меня долг, и чего я не стал бы
делать, если бы нашёл вас более рассудительным. Неужели вы не понимаете, месье,
что я приехал сюда из Франции не драться на дуэли именем короля, а сообщить вам
королевское решение и передать королевские приказы. Если они вам неприятны, то это
не моё дело. Но по решению правительства Тортуга должна перестать служить
приютом корсарам — это всё, что я должен был вам сказать.
— Боже, дай мне терпения! — воскликнул месье д'Ожерон. — И
вы думаете, что достаточно только сообщить мне этот приказ, как я тотчас смогу
привести его в исполнение?
— А в чём трудность? Закройте рынок, куда поступает
награбленное. Если вы положите конец этой торговле, то пиратству придёт конец.
— Как просто! А что, если конец придёт мне и заодно
администрации Вест-Индской компании на этом острове? Что, если пираты захватят
власть на Тортуге? Ведь это несомненно случится, если я вас послушаю, месье де
Сентонж.
— У Франции достаточно могущества, чтобы отстоять свои
права.
— Весьма признателен. Интересно, знают ли во Франции, как
это сделать? Имеет ли месье де Лувуа какое-нибудь представление о силе и
размерах организации флибустьеров? Слышали ли вы когда-нибудь во Франции о
набеге Моргана на Панаму? Знаете ли вы, что пиратское воинство включает
пять-шесть тысяч самых грозных морских разбойников, каких когда-либо видел
свет? Если им будет угрожать уничтожение, то они, соединившись вместе, могут
создать флот из сорока или пятидесяти кораблей, который перевернёт всё
Карибское море вверх дном.
Губернатору удалось наконец привести в замешательство
шевалье де Сентонжа. Несколько секунд он удручённо глядел на хозяина дома, пока
не собрался с силами.
— Вы, месье, безусловно преувеличиваете.
— Я ничего не преувеличиваю. Я только хочу заставить вас
понять, что мною движет нечто большее, чем корыстолюбие, которое вы мне так
оскорбительно приписываете.
