Но как бы там ни было, Арабелла Бишоп была молодой,
интересной женщиной из очень хорошей семьи, и на той географической широте, на
которой оказался сейчас лорд Джулиан, это явление уже само по себе представляло
редкость. Он же, со своей стороны, с его титулом и положением, любезностью и
манерами опытного придворного, был представителем того огромного мира, который
Арабелле, проведшей большую часть своей жизни на Антильских островах, был
известен лишь понаслышке. Следует ли удивляться тому, что они почувствовали
взаимный интерес ещё до того, как «Ройял Мэри» вышла из Сен-Никола. Каждый из
них мог рассказать много такого, чего не знал другой. Он мог усладить её
воображение занимательными историями о Сент-Джеймском дворе, во многих из них
отводя себе героическую или хотя бы достаточно приметную роль. Она же могла
обогатить его ум важными сведениями о Новом свете, куда он приехал впервые.
Ещё до того как Сен-Никола скрылся из виду, они уже стали
добрыми друзьями, и его светлость, внося поправки в своё первое впечатление о
ней, ощутил очарование прямого и непосредственного чувства товарищества,
заставлявшего её относиться к каждому мужчине, как к брату. И можно ли
удивляться, зная, насколько голова лорда Уэйда была занята делами его миссии,
что он как-то заговорил с ней о капитане Бладе!
— Интересно знать, — сказал он, когда они
прогуливались по корме, — видели ли вы когда-нибудь этого Блада? Ведь одно
время он был рабом на плантациях вашего дяди.
Мисс Бишоп остановилась и, облокотившись на гакаборт,
глядела на землю, скрывающуюся за горизонтом. Прошло несколько минут, прежде
чем она ответила спокойным, ровным голосом:
— Я часто видела его и знаю его очень хорошо.
— Да?! Не может быть!
Его светлость был слегка выведен из того состояния невозмутимости,
которое он так старательно в себе культивировал, и поэтому не заметил внезапно
вспыхнувшего румянца на щеках Арабеллы Бишоп, хотя лорд считал себя очень
наблюдательным человеком.
— Почему же не может быть? — с явно деланным
равнодушием спросила Арабелла.
Но Уэйд не заметил и этого странного спокойствия её голоса.
— Да, да, — кивнул он, думая о своём. —
Конечно, вы могли его знать. А что же он собой представляет, по вашему мнению?
— В те дни я уважала его, как глубоко несчастного
человека.
— Вам известна его история?
— Он рассказал её мне. Поэтому-то я и ценила его за
удивительную выдержку, с какой он переносил своё несчастье. Однако после того,
что он сделал, я уже почти сомневаюсь, рассказал ли он мне правду.
— Если вы сомневаетесь в несправедливости по отношению
к нему со стороны королевской комиссии, судившей мятежников Монмута, то всё,
что вам рассказал Блад, соответствует действительности. Точно выяснено, что он
не принимал участия в восстании Монмута и был осуждён по такому параграфу закона,
которого мог и не знать, а судьи расценили его естественный поступок как
измену. Но, клянусь честью, он в какой-то мере отомстил за себя.
— Да, — сказала она едва слышно, — но ведь
эта месть и погубила его.
— Погубила? — рассмеялся лорд Уэйд. — Вряд ли
вы правы в этом. Я слыхал, что он разбогател и обращает испанскую добычу во
французское золото, которое хранится им во Франции. Об этом побеспокоился его
будущий тесть д'Ожерон.
— Его будущий тесть? — переспросила Арабелла, и
глаза её широко раскрылись от удивления. — Д'Ожерон? Губернатор Тортуги?
— Он самый, — подтвердил лорд. — Как видите,
у капитана Блада сильный защитник. Должен признаться, я был очень огорчён этими
сведениями, полученными мной в Сен-Никола, потому что всё это осложняет
выполнение задачи, которую мой родственник лорд Сэндерленд поручил решить
вашему покорному слуге. Всё это не радует меня, но это так. А для вас, я вижу,
это новость?
Она молча кивнула головой, отвернулась и стала смотреть на
журчащую за кормой воду. Но вот заговорила снова, и голос её опять звучал
спокойно и бесстрастно:
— Мне трудно во всём этом разобраться. Но, если бы это
было правдой, он не занимался бы сейчас корсарством. Если он… если бы он любил
женщину и хотел на ней жениться и если он так богат, как вы говорите, то зачем
ему рисковать жизнью и…
— Вы правы. Я тоже так думал, — прервал её
сиятельный собеседник, — пока мне не объяснили, в чём тут дело. А дело,
конечно, в д'Ожероне: он алчен не только для себя, но и для своей дочери. Что
же касается мадемуазель д'Ожерон, то мне рассказывали, что это дикая штучка,
вполне под стать такому человеку, как Блад. Удивляюсь, почему он не женится и
не возьмёт её на свой корабль, чтобы пиратствовать вместе. Нового в этом для
неё ничего не будет. И я удивляюсь терпению Блада. Он ведь убил человека, чтобы
добиться её взаимности.
— Убил человека? Из-за неё? — Голос Арабеллы
прервался.
— Да, французского пирата, по имени Левасёр. Француз
был возлюбленным девушки и сообщником Блада в какой-то авантюре. Блад домогался
любви этой девушки и, чтобы получить её, убил Левасёра. История, конечно,
омерзительная. Но что поделаешь? У людей, живущих в этих краях, иная мораль…
Арабелла подняла на него мертвенно-бледное лицо. Её карие
глаза сверкнули, когда она резко прервала его попытку оправдать Блада:
— Да, должно быть, вы правы. Это мир иной морали, если
его сообщники позволили ему жить после этого.
— О, почему же так? Мне говорили, что вопрос о девушке
был решён в честном бою.
— Кто это сказал вам?
— Некий француз, по имени Каузак, которого я встретил в
портовой таверне Сен-Никола. Он служил у Левасёра лейтенантом и присутствовал
на дуэли, в которой был убит Левасёр.
— А девушка была там, когда они дрались?
— Да. Она тоже была там, и Блад увёл её после того, как
разделался со своим товарищем корсаром.
— И сторонники убитого позволили ему уйти? (Он услыхал
в её голосе нотку сомнения.) О, я не верю этой выдумке и не поверю никогда!
— Уважаю вас за это, мисс Бишоп. Я тоже не мог
поверить, пока Каузак не объяснил мне, как было дело.
— Все мы сожалеем о смерти человека, которого мы
уважали. Когда-то я относилась к нему, как к несчастному, но достойному
человеку. Сейчас… — по губам её скользнула слабая, кривая улыбка, —
сейчас о таком человеке лучше всего забыть. — И она постаралась тут же
перевести беседу на другие темы.
За короткое время дружба Арабеллы Бишоп с лордом Уэйдом
углубилась и окрепла. Способность вызывать такую дружбу была величайшим даром
Арабеллы. Но вскоре произошло событие, испортившее то, что обещало быть
наиболее приятной частью путешествия его светлости.
