– Закон высшей справедливости? О чем ты, Марк? О какой высшей справедливости может идти речь в моем случае? Не надо, пожалуйста, не говори больше ничего!
– А знаешь, для чего мы с тобой встретились, Соня? Для того, чтобы я помог тебе. И я помогу… Я заставлю тебя забыть все, что с тобой было. Не сразу, конечно… Главное – сегодня и сейчас ты здесь, со мной. Ты – моя женщина. Единственная… Теперь – ты и только ты. Хочешь, я уберу этот портрет над камином?
– Нет, не надо. Зачем?.. А впрочем, мне все равно. Что-то устала я, совсем расклеилась, ничего уже не соображаю… Можно, я к себе пойду, Марк?
– Иди. Утром к завтраку паспорт не забудь захватить.
– Паспорт? Зачем паспорт?
– Я завтра же закажу тебе загранпаспорт, и мы уедем куда-нибудь.
– Нет… Это было бы… слишком просто. Уехать…
– Все самое сложное всегда решается слишком просто. Тем более, как я понимаю, обратной дороги у тебя все равно нет? Все мосты сожжены?
– Я пойду, Марк… Я не могу больше… Мне плохо, правда плохо.
– Иди, милая, иди. Постарайся уснуть… И ни о чем не думай, не принимай никаких решений. Доверься мне, Соня. Поверь, не каждой женщине выпадает в жизни такое счастье – чтобы кто-то принимал за нее все необходимые решения, брал ответственность на себя. Иди, отдыхай… А завтра еще поговорим.
Соня поднялась к себе и, не раздеваясь, легла на кровать. Голова была пустой и в то же время болезненно-наполненной, будто кто напихал туда разбухшую от слез вату. И в теле – вялое тяжелое безволие. Последней здравой мыслью, промелькнувшей на краешке засыпающего сознания, было – может, Марк ее действительно гипнотизирует? Откуда такая тяжесть?..
Ночью проснулась от легкого стука в дверь. Сердце бухнуло в груди, подняла голову от подушки…
– Соня, открой!
– Я сплю, Марк. Уходи.
– Ты… уверена?
– Да…
Легкие шаги по коридору. Ушел. А как голос прозвучал приказом – открой! Будто она уже его собственность…
Вялость, вялость в мозгу, опутанном пауком-обидой. Обидой на предателей, на сиротскую жизнь. Плохо, когда обиженную голову преклонить некуда. Разве что – в собственность податься…
Ну вот. Уже и сдалась мысленно. Значит, не в любовь, а просто в собственность. Не сегодня, так завтра… Значит, уже прилетел воздушный шарик, зацепился за первую же протянутую ветку? И спасибо скажи, что такая ветка для тебя чудесным образом сыскалась? Все равно обратной дороги нет, все мосты сожжены? Но тогда получается – все, что он сегодня говорил, – правда? И надо сделать попытку начать новую жизнь? Нельзя же бесконечно висеть в воздухе…
– Господи, как мне тяжело, – прошептала Соня. – Обессилела я, Господи. Запуталась, как муха в паутине. Помоги же мне, вразуми душу потерянную и грешную… Дай ответ, где жизнь, а где паутина…
* * *
Остаток ночи она вертелась под одеялом, как жужелица, вся в холодном поту. Мучилась беспокойными вопросами-ответами, даже в какую-то секунду умереть захотелось. А что – тоже ответ на вопрос, между прочим… Заснула крепко только под утро, дождавшись первой птичьей переклички. Подумала, проваливаясь в сон, – если птицы поют, и новый день будет… И жизнь будет. Какая бы ни была, все-таки жизнь. И впрямь – смерть же себе выбором не назначишь…
Проспала до обеда. Потом еще долго валялась в полудреме, убеждая себя, что спит. Странное было в теле ощущение – одновременной тяжести и невесомости, будто плывет куда-то вместе с кроватью. Потом взяли над телом верх сермяжные физические потребности – встала нехотя, пошлепала в туалет. Долго стояла под душем, смывая с себя вялость сна и пустой полудремы.
Вышла из душа с тюрбаном полотенца на голове, потопталась лениво по комнате, не зная, куда себя деть. Глянула на дисплей телефона – ни одного пропущенного вызова, ни одной эсэмэски… Ну, конечно, все правильно. Откуда они возьмутся-то? Кому ты нужна в той, в оставленной жизни, кто тебя потерял? Разве что Николенька… Так он еще ни звонить, ни писать не умеет. Да и не понимает он, что матери рядом нет. Или… понимает?
Ох, как болью в сердце толкнуло… Соня закружилась обеспокоенно по комнате, держа дрожащие руки перед собой, будто защищалась от невидимых, летящих в ее сторону камней. Да, она заслужила эти летящие камни, заслужила… Вчерашним разговором с Марком и заслужила! Потому что не сопротивлялась почти, дала себя одурачить!
Хотя почему – одурачить? Марк-то не так уж и не прав… Как он сказал давеча? Разве, мол, ты, убежав от своего ребенка, мучилась от того, что не можешь взять его на руки, прижать к себе? Разве есть в тебе настоящая материнская тоска по своей кровиночке? Ведь нет ее, нет! Чувство вины есть, а настоящего, полноценного материнского самоотвержения нет…
Соня села на пол, будто прибитая этой мыслью. Даже головой потрясла, словно пытаясь ее вытряхнуть. Неправда, неправда! Неправда… Николенька, сынок, прости свою неразумную мать. И за вчерашние откровения тоже прости – черт его знает, как этому навязанному словоблудию поддалась. Я люблю тебя, очень люблю! И заберу к себе, обязательно заберу…
Да, заберу. Только – куда? Не жить же нам с тобой на подачки этого предателя, твоего отца! И в этом раю, куда я попала, тебе тоже будут не рады… Хотя… Хотя! Почему бы и не поставить условие хозяину рая? Если уж так я ему нужна… А что, это ведь мысль, пожалуй! Надо ее обдумать, Николенька! Твоя мама должна быть хитрой и расчетливой, что же ей делать остается? Такая вот жизнь, Николенька…
Соня подползла по полу к креслу, села, подтянув под себя ноги и немного не дожав до позы лотоса. Давай, Соня, давай включай мозги, хватит задыхаться обидой на жизнь да от воображаемых камней прятаться. Она вон как повернула, жизнь-то, а ты из вялости да полудремы выбраться не можешь. Ты же адвокат, ты, как Самуил Яковлевич говаривал, «ухо с глазом рвать должна»! Вот и давай, рви ухо с глазом. И стервой будь, хитрой и дальновидной, а что делать, если жизнь, подлая штука, сама на такой путь толкает? Чего уж терять-то, если и без того все потеряно? Мокрый, как говорят, дождя не боится!
Ничего, Николенька, прорвемся. Если не сразу, так потом, позже… На твою адаптацию, как намекала та самая врачиха из поликлиники, хорошие материальные возможности требуются. Да, так, помнится, и сказала – не всем деткам в этом плане везет… Ничего, Николенька. Будут, будут для тебя такие возможности… Плетущий паутину, бывает, сам в нее и попадает. Главное, свои условия правильно до него донести, чтобы не было возможности отвертеться…
Пронеслись в голове мысли стервозно-оптимистические, и вздохнулось более свободно. «А что? Хоть какой-то путь… – подбодрила она себя. – Нельзя же все время плестись в распутице».
И сразу вдруг есть захотелось. Чего-нибудь основательно-мясного, горячего, остро пахнущего. Наверное, для стервозности особые силы организма нужны? Чтобы кровь деятельно кипела, а не текла бледным киселем по жилам?
Соня оделась, наспех причесала непросохшие после душа волосы, спустилась вниз.
