Ехали молча… И чего молчит, думала Соня, посматривая на Марка. Переваривает информацию, наверное. «А ты думал, я в овощной палатке торгую, да?»
– Ты не проголодалась? Может, перекусим где-нибудь?
– С удовольствием! Столько впечатлений с утра – аппетит разыгрался!
– Хорошо. А ужинать будем дома. Не люблю я ресторанной еды.
Остановились, вошли в небольшое кафе, сели во дворике, на летней веранде. Тут же подбежал официант, положил перед ними книжечки меню.
– Можно, я сделаю заказ, Сонечка? Я знаю, какие блюда здесь более-менее съедобны.
– Да ради бога.
Нет, он и впрямь странный, пожала плечами Соня. Вообще-то даме полагается самой меню изучать и блюдо выбирать. Уже какой раз – я сам, я сам… Сам платье выберу, сам туфли куплю… Хорошо, хоть в салоне сам голову ей не намыливал! Еще немного, и эта самость ее раздражать начнет!
Марк быстро сделал заказ, упредив движение официанта, налил Соне в стакан холодной минералки. Тоже – сам… Откинувшись на спинку стула, глянул задумчиво.
– Значит, ты у нас адвокат, Сонечка?.. Интересно, интересно…
– А что, не похоже?
– Нет… Совсем нет.
– Почему это? По каким признакам?
– Да все просто, Сонечка. Ты по природе своей не похожа на женщину, добывающую себе хлеб таким нервным трудом. Не идет тебе… Не твое, Соня, не твое.
– А что – мое?
– Что? А я тебе после обеда покажу – что…
Примчался официант, с торжественным видом поставил перед ними тарелки с едой. Еда как еда, ничего особенного. Отбивная из свинины, картошка фри, овощи. Никакой фантазии, но голодному желудку все равно. А вот вино ничего – сухое французское. Соня выпила полный бокал…
– Ну что, вперед? Я тебе обещал показать, что на самом деле – твое…
– Очень интересно… Покажи.
– Тогда поехали…
Остановились у какой-то лавчонки, спустились по щербатым ступеням вниз, в подвал. Марк открыл дверь, звякнул над ухом нежный колокольчик. Пахнуло пылью. О, да это антикварный магазинчик! Темно, тусклая лампочка светит под потолком.
– Давид! Ты здесь? – громко позвал Марк.
Вышел старичок-боровичок, бровки седые, глазки масляные, приветственно махнул рукой Марку, окинул Соню цепким взглядом. И тоже – застыл…
– Это Соня, Давид.
– Да, я вижу… Соня… Что это, Марк? Может, я на старости лет умом тронулся?
– Нет. Не тронулся. Это другая Соня, Давид. Просто очень похожа.
– Да-да, одно лицо… Надо же, какая неожиданность. Здравствуйте, барышня. Напугали старика…
– Я не хотела. Извините.
– Давид… У тебя есть что-нибудь?
– Ну…
– Ладно, ладно, показывай. Знаю, что есть.
– Если только для тебя, дорогой. Ради такого случая… Сейчас принесу. Располагайтесь пока там, на кушеточке. Удивил ты меня, Марк… Надо же, одно лицо… Не зря говорят, что для господина Оленина не бывает ничего невозможного в принципе! Лишний раз в этом убеждаюсь! Как говорила моя покойная теща, простая деревенская женщина – не мытьем возьмем, так катаньем!
– Давид! Ты стал очень разговорчивым к старости, не находишь?
– Все, дорогой, иду, иду…
Давид исчез, и Марк повел Соню в глубь магазинчика, где был оборудован, видимо, особенный уголок – для постоянных посетителей. Старинный диван с гнутой спинкой, с облезлой полосатой обивкой, напротив – такое же кресло. Между ними – столик на высокой резной ножке.
– Это из дома Демидовых, между прочим… Так, по крайней мере, Давид утверждает, – тихо, чуть насмешливо произнес Марк. – Но я думаю, это он сам придумал… Знаешь, как у Пушкина: царь Кащей над златом чахнет…
– А… Что у него есть, Марк? Что он должен принести?
– Потерпи немного. Сама увидишь.
Сзади послышалось легкое шарканье. Соня оглянулась и увидела Давида, тот шел по проходу, осторожно держа в руках маленькую шкатулку. Поставил на столик, открыл крышку.
– Вот. Смотрите…
Дрожащей рукой выложил на стол бархатную тряпицу, развернул…
Она такое только в кино видела. Ну, в музее еще. Серьги на тряпице лежали старинные, красоты необыкновенной. Большие камни в ажурной витой оправе высокомерно полыхнули синими искрами – Соня даже отпрянула немного. Глаза заслепило…
– Это настоящие сапфиры, цейлонские! – тихо, с придыханием проговорил Давид. – Им цены нет…
– Ну так уж и цейлонские, Давид! – насмешливо глянул на него Марк. – Я полагаю, в лучшем случае – кашмирские! А цена есть всему, ты и без меня это прекрасно знаешь. Думаю, Давид, мы с тобой договоримся. – И обернувшись к Соне, тихо скомандовал: – Примерь.
– Нет-нет! – испуганно замахала она руками. – Что ты, я боюсь!
– Примерь… Не бойся. Это всего лишь серьги. Как раз к твоим глазам…
Она, как завороженная, протянула руку… Дрожащими пальцами взяла серьгу, ощутив ее надменную тяжесть. Давид сунулся куда-то в сторону, заботливо подставил ей зеркало. Странно – в ушах серьги уже не казались такими тяжелыми… И очень ей шли. Странным образом сочетались с лицом, с глазами…
– Господи, что делают с женским лицом драгоценности!.. – тихо прошелестел Давид, зажав рот старческими узловатыми ладонями. – Ты только посмотри, Марк…
– Да. Красиво. Я их беру, Давид. О цене потом договоримся, хорошо?
– Но…
– Я тебя когда-нибудь подводил, дорогой?
– Нет. Но…
– Идем, Сонечка. Душно здесь…
– Сейчас… Сейчас, я только серьги сниму…
– Не снимай. Не надо. Иди так.
Она совсем растерялась. Господи, да что он с ней делает?! А впрочем… Пусть развлекается, если ему так нравится. Ей-то что? Ну, поносит она в ушах пару деньков сапфиры… От нее не убудет. Потом Марк их Давиду обратно вернет…
Пока ехали домой, Соня все тянула шею, старалась взглянуть на себя в зеркало заднего вида. Даже развеселилась немного от упражнений. Нет, кто бы ей об этом три дня назад рассказал! Что она будет ехать в кабриолете, в платье с голой спиной! В цейлонских сапфирах! Такое и во сне не приснится…
Однако веселье быстро закончилось. Да и то оно скорее на истерику было похоже. И враз навалилось прежнее ощущение нереальности происходящего, беспокойное и стыдливое. Соня втянула голову в плечи, зябко обхватила себя руками, сглотнула подступивший к горлу ком. Краем глаза заметила, как Марк глянул на нее озабоченно. Хорошо, хоть с расспросами не полез.
Подъехали к дому уже в сумерках. Не дожидаясь, когда Марк откроет дверь и поможет ей выйти, Соня быстро выскользнула из машины и пошла по дорожке. Скорее – в свою комнату… Не надо, чтобы он ее слезы видел. Насчет слез они с Марго не договаривались.
