Надо отвлечься на что-то. Чтобы не плакать. Вот, хотя бы телевизор включить… Отвлечься, пока Николенькина каша варится. А потом он поест и уснет. И можно будет поплакать.
Соня нажала на кнопку пульта, и в кухоньку ворвались скандальные, злобные голоса – на пресловутую программу «Пусть говорят», стало быть, попала. «Хорошо, пусть. Пусть говорят. Отвлекают. Послушаем. Поглядим, что там у них происходит…» – велела она себе.
Ага, понятно… Сегодня, значит, вся студия «пусть говорит» о нерадивой мамашке. Оставила дитя чужим людям, теперь раскаялась и хочет обратно забрать. Явилась не запылилась на судилище естественного отбора… Заклюют же тебя, глупая! Камнями забьют. Нашла куда явиться со своим раскаянием! Лучше бы уж на площадь вышла, как Раскольников, может, и свой бы Федор Михалыч на тебя отыскался бы, оправдал-разъяснил…
Соню всегда удивляло – чего ж они, несчастные, на эту передачу идут? Сочувствия ищут, помощи? Да когда это было, чтобы сытый и праведный понимал голодного и слабого духом? У социума законы – хуже звериных… Естественный отбор, ничего не поделаешь. Слабую особь надо добить для того хотя бы, чтоб рядом с недобитком свою жизненную успешность до конца прочувствовать. Вон, как та тетка из глубины студии орет, бьет себя кулаком в жирную грудь:
– …Я тоже мать, я сына одна воспитала, без мужа, мне тоже трудно было! Но чтобы я! Да как можно дитя от себя оторвать?! Да убивать таких матерей надо! В глаза, в глаза плюнуть!
Соня вгляделась в экран, услыхав знакомые нотки в голосе… Точно, знакомая тетка-то! Ее бывшая клиентка! Три месяца назад, помнится, эта самая тетка пришла к ним в адвокатскую контору, потребовала исковое заявление наваять – о выселении сына из квартиры. Видела она потом этого сына в суде – совершенно забитый малый. Матерью и забитый. С детства, видать. Посмел, сволочь, жениться, зарплату жене стал отдавать… А иск тогда они проиграли. Соня сразу же не хотела этим делом заниматься, но Самуил Яковлевич заставил. Сказал – надо, чтоб этой гневной мамашке в суде отказали, иначе она никогда с этой мыслью не успокоится. Вот, не успокоилась, видать. На передачу пришла, тоже поговорить захотелось, кулаком себя по жирной груди постучать…
А несчастная матерешка-героиня, господи боже… Сидит, голову в плечи втянула, глаза затравленные. Еще и лепечет чего-то:
– Да вы поймите меня, женщина… Мне некуда было с ребенком идти… Совсем некуда… Я из Казахстана приехала – ни прописки, ни регистрации… Ребенок заболел, его даже в больницу не взяли! Я же не навсегда, я его временно хорошим людям оставила…
– Хм… Что значит – временно? – тряхнуло вторым подбородком известно-медийное депутатское лицо, сверкнуло глазками в жирных щечках. – У нас нет такого понятия – временное материнство! Вы вообще в курсе или нет?
– Да… Да, я в курсе… – совсем упала и без того униженным духом бедная матерешка, – простите меня, люди… Хотите, на колени перед вами встану? В полном отчаянии была, ничего не соображала своей головушкой…
– Что значит – не соображали? Вы же мать! – вступило в судилище другое депутатское лицо, женское, но тоже довольно примелькавшееся. – У матери всегда голова на плечах должна быть, в любых обстоятельствах!
– Да убивать, убивать таких надо! – не унималась та самая тетка из публики, игнорируя сердитый взгляд ведущего.
Да, этот ведущий, милашка… Носится по студии заполошно, пытается порядок навести:
– Да что вы на нее накинулись, в самом деле! Человек пришел помощи просить, а вы все на нее накинулись! Хорошо осуждать другого на фоне своего собственного благополучия!
Что ж, молодец… Вообще-то он добрый, судя по всему, парень, только его воззвания здесь все равно никого не впечатлят. Камни кидать куда приятнее. Да и воззвания эти… Разово-сострадающие какие-то, на порыве. Сладко-пряничные. Из серии «чужую беду руками разведу». И никто не хочет понять самой природы отчаяния матери-бедолаги… Это ж такая субстанция – никаким разумом не управляемая. Черная бывает, как бездна. А главное – презираемая. Куда ей тягаться с прописными истинами в последней инстанции?
Соня вдруг подумала с ужасом, что в мыслях примеривает ситуацию несчастной матрешки на себя. Потому что энергия сейчас внутри такая же, униженно-безысходная – что дальше-то будет?.. Да, она боится за себя, боится, надо это честно признать! Не за Екатерину Васильевну боится, а за себя! Да, стыдно это признавать, зато честно! Тоже ведь камнями закидают, если что!
А что – что? Нет, не надо об этом думать. Надо старательно искать ответ – для чего. А может, не так уж и не права соседка Маргарита Сергеевна относительно того, что все, что ни делается… «Простите, простите меня, Екатерина Васильевна! – мысленно обратилась Соня к свекрови. – Может, и впрямь…»
Фу ты, зараза, молоко убежало! Придется снова кипятить. И надо выключить телевизор к чертовой матери, «пусть говорят» без нее! Все равно ведь не будет вердикта на этом судилище! Разные стороны баррикад, обусловленные разной энергией, пошумят и разойдутся, и останется каждый при своем. Униженный – при унижении, возмущенный – при возмущении. И невдомек этому шибко возмущенному в себя заглянуть… Ведь как обычно бывает? Кто всех яростнее возмущается, у того и рыло в пуху. И бревно в глазу. А главное – камни за пазухой. Много, много камней… Для большей сладости гнева больше камней требуется. И багровости на щеках. И блеска в глазах – шибко праведного. Ну их…
Соня и сама не заметила, что бормочет вслух. Сердито бормочет, зло. Даже Николенька вздрогнул, засучил ножками.
– Тихо, сынок, тихо… Мама больше не будет. Новое молочко закипит, кашку сварим. Поешь – и баиньки. Что-то папа наш долго не звонит…
Все, Николенька уснул наконец. Такой стресс пережил, намаялся. Соня отнесла сыночка в кроватку, накрыла одеялом, отошла на цыпочках. Закрыла за собой дверь в комнату, прихватив телефон. Села на кухне у окна, кликнула номер Олега. Гудки, длинные… Трубку не берет. Понятно, не до разговоров, значит. Ой, ответил!
– Ну что, Олег? Как Екатерина Васильевна? Что врачи говорят?
– Да ничего хорошего, Сонь. Мама в реанимации. Меня туда не пустили. Сказали, чтоб уезжал, чего под дверью сидеть…
– А ты сейчас где?
– Домой еду…
– Так может… к нам? Николенька спит…
– Нет, Сонь. Я едва на ногах держусь. Извини, сама понимаешь.
– Но… Но Олег!
– Пока, Сонь. Я завтра с утра в больницу поеду, тебе перезвоню.
– Олег!
Все, гудки в трубке. Не услышал, не захотел. А может, испугался концентрации отчаяния, вложенной в свое имя. Но… почему он так? Как он может – вот так?! Они же вместе должны быть в такую минуту! Оттолкнул, отверг… Почему?!
Соня согнулась пополам, обхватив себя руками и выдыхая короткими порциями воздух. Все. Кажется, ни грамма кислорода в легких не осталось. Умереть бы на точке отчаяния! Так не умрешь ведь, нет…
Вдох получился надрывным, как фальшивая саксофонная нота. Все-таки плакать нормально она никогда не умела… С детства не научилась. Не плач получается, а тихий звериный вой. Даже слезы толком не бегут, одна горячая резь в глазах. Еще одна фальшивая нота, еще… И все, и хватит уже. Потому что самой страшно.
