Врач, уступив медсестре место возле Екатерины Васильевны, отошел на шаг, поморщился болезненно и схватился за поясницу. Потом глянул на Соню, не убирая болезненной маски с лица:
– Вы кто? Дочь?
– Нет. Я невестка.
– Мужчины в доме есть? Кто-нибудь может носилки нести?
– Нет… Но… Сейчас муж должен подъехать…
– Ладно. Понятно. – Он повернулся к медсестричке: – Кать, звони Володе, пусть с носилками поднимается. Опять придется мне нести. Черт, я так сегодня, пожалуй, окончательно спину сорву…
– Скажите… А что с ней? – Соня отступила от двери на полшажка. – Это инсульт, да?
– Инсульт. Вся левая сторона полностью. Еще и сердце слабое.
– Да, она в последние дни все время на сердце жаловалась. Корвалол пила…
– Ну, корвалол… Вот вам теперь и корвалол… – грустно пробурчал врач, глядя, как медсестра тихо отдает указания по телефону. – Надо было в поликлинику бежать, а вы – корвалол! В возрасте человек, в группе риска, понимать же должны!
– Я… Я не знала. То есть… Да, конечно… А можно… Можно мне с вами поехать?
– Так вы ж с ребенком!
– Да я сейчас… Я соседке… Пока носилки несут, я договорюсь! Я быстро!
– Ну что ж, давайте…
Соня метнулась на лестничную площадку, вдавила палец в кнопку звонка – милейшая Маргарита Сергеевна, приятельница Екатерины Васильевны, не должна отказать…
– Господи, Сонечка!.. Что с тобой? На тебе лица нет… А где Катя?
– У Екатерины Васильевны инсульт, ее на «Скорой» увозят! Мне разрешили с ней в больницу поехать… Может, вы посидите с Николенькой?
– У Кати инсульт?! О боже, боже мой!.. Но мы же с ней виделись утром… Боже, как это страшно, Сонечка! Как непредсказуемо… А мы ведь с ней одногодки! Какой ужас, какой ужас…
– Так посидите, Маргарита Сергеевна? – почти выкрикнула Соня, выходя из себя от ее неповоротливости.
– Ой, Сонечка, не знаю, право… Совсем ты меня обескуражила! Не знаю, как я… Мне и в руки-то его взять страшно, если честно… Ну, то есть я не к тому, конечно… Просто у меня ж левая рука плетью висит! А где Олежек-то, Сонечка? Ты ему позвонила?
– Позвонила. Он едет. Он в дороге еще. Не успел…
– А… А он у меня Николеньку заберет, как доедет?
– Да-да! Я ему сейчас еще раз позвоню, предупрежу, что Николенька у вас! И десяти минут не пройдет, как он приедет!
– Что ж, хорошо. Ладно тогда. Оставляй, справлюсь как-нибудь. Ох, как мне Катю жалко… Вот так живешь, живешь… А ведь мы с ней одногодки…
Маргарита Сергеевна потянула руки к Николеньке – как ей показалось, превозмогая себя. Даже лицо слегка осунулось. А впрочем, Соне сейчас было не до переживаний относительно соседкиного испуга… Это просто на автомате отметилось, по привычке.
Вложив ей в руки Николеньку, Соня обернулась на шум открывшихся дверей лифта – оттуда уже выходил дюжий мужик с носилками. Водитель «Скорой», наверное.
– Сюда, что ль? – кивнул мужик в открытую дверь.
– Да, сюда…
Соня вошла следом за ним, остановилась в прихожей, лихорадочно соображая: надо же что-то взять с собой, самое необходимое на первое время. Может, ей разрешат в палате возле Екатерины Васильевны остаться?
Она сунула в пакет тапочки, пробежала в свою комнату, запихала туда же домашний трикотажный костюм. Так, что еще? Зубную щетку? Да, еще кошелек… И телефон…
Из квартиры вышла последней – наспех повернула ключ в дверях. Бросилась вниз – за носилками. И услышала там, внизу, встревоженный голос Олега:
– Да, я сын… А в какую больницу? А можно?.. Кто просил? Нет, что вы, я с ней поеду… Я сын…
Соня вывалилась из подъезда на улицу – Олег успел подхватить вместо врача носилки. Пристроилась к его плечу, шепнула на ухо:
– Олег… А может, я поеду?
– Нет! – бросил он раздраженно, даже не поглядев на нее. И так же раздраженно спросил: – Где ребенок?
– Он у Маргариты Сергеевны… Олег, давай я поеду…
– Нет! Иди к ребенку, Соня! Нашла с кем оставить – с соседкой!
– Но я…
– Иди домой, я сказал! Жди, я позвоню…
Уехали.
Маргарита Сергеевна вздохнула с облегчением, увидев Соню в дверях.
– Олежек-то, надо же, успел… Я в окно видела… Так от машины бегом к подъезду пронесся! Лицо аж белое от испуга… Что ж теперь будет-то, Сонечка, а?
– В каком смысле? – спросила Соня, забирая Николеньку.
– Да ты хоть представляешь себе, милая моя, что такое – инсульт? Это ж все несчастное хозяйство… И Николенька, и Катя… Оно ж теперь на твою разнесчастную головушку упадет! Как ты со всем справишься-то? Ведь не справишься, с ума сойдешь… – И тут же, будто испугавшись своих горьких прогнозов, Маргарита Сергеевна махнула рукой, заговорила нарочито бодро: – Ничего, ничего, Сонечка… Авось устроится все как-нибудь. Говорят, что ни делается, все к лучшему. Может, эти трудности вашу семейную жизнь с Олежкой и наладят. Трудности – они всегда объединяют семью, знаешь… Сплачивают как-то…
– Спасибо, Маргарита Сергеевна.
– А у меня рука, Сонечка, все болит и болит… Вот ведь, не помощница я тебе в трудностях-то… Ты уж прости, но на меня не шибко в дальнейшем рассчитывай.
– Я поняла, Маргарита Сергеевна. Ладно, пойду я. Спасибо…
И уже вслед, закрывая за Соней дверь, Маргарита Сергеевна бросила виновато:
– Ну, если только по хозяйству чего… Сготовить, в магазин сходить… А с ребеночком – нет уж, извини, дорогая. Рука у меня слабая.
Соня вошла в квартиру, прислушалась к звенящей тишине. Как страшно, как неприютно, даже в комнату заходить не хочется. И запах такой тяжелый – запах горя. Понятно, что на самом деле никакого запаха нет, это у нее нервное… Но все равно. «Надо бы окна открыть, – подумала она, – проветрить».
Завозился в руках, запищал-застонал Николенька. Говорят, дети остро воспринимают материнскую тревожность. А такие, как Николенька, особенно остро воспринимают.
– Ничего, малыш… Все хорошо. Скоро бабушку вылечат, папа наш с ней в больницу поехал. У нас очень хороший папа, Николенька. Сильный, добрый… Сейчас я тебе кашу сварю… Будешь кашу, Николенька?
Так, приговаривая-уговаривая скорее саму себя, чем Николеньку, Соня прошла на кухню, поставила кастрюльку с молоком на огонь. Николенька медленно переводил припухшие раскосые глазки с предмета на предмет, струйка слюны текла из уголка рта по подбородку. Соня глянула на часы – удивилась. Надо же, всего сорок минут прошло, как в квартиру вошла и увидела горе… А кажется, целая жизнь. Все, все изменилось за сорок минут…
Резкий спазм подступил к горлу – Господи, да за что? Ответь мне, Господи, хоть на этот вопрос, если я главного не понимаю, – для чего? Если даже поплакать нельзя – Николеньку испугаешь? Хочется же поплакать, сил нет…
